— Разговор короткий. — Григорий Иванович доверительно улыбнулся. — Как бы нам побыстрее до отряда добраться? И вообще, как у них дела?
— Шумят! Пять машин в пятницу — в кювет и колесами вверх.
— Что ж это вы прозевали?
— А нас всего-то три полицая на всю деревню! Своих дел невпроворот. За околицу и то раз в неделю выходим, когда в комендатуру требуют.
— А эшелон на прошлой неделе тоже их рук дело? — спросил Виктор.
— И эшелон, — кивнул Николай, сокрушенно пожав плечами.
— Да, — усмехнулся Григорий Иванович, — вам, ребята, я вижу, достается. Хлопот много!..
— Многовато! А все-таки, как говорится, неплохо бы, если бы вы предъявили свои верительные грамоты…
Григорий Иванович хитровато прищурился:
— Я вижу, ты меня в послы записал. Человек я маленький, грамот мне не давали, а вот в кармане кое-что затесалось. Такая вот маленькая штучка! Взгляни, может, понравится? — И, покопавшись в кармане, он бросил на стол кусочек меди.
Тоня пригляделась — это была половинка медного советского пятака.
Николай неторопливо взял ее, разглядел, потом засунул руку в нагрудный карман, вынул другую половинку и долго, тщательно складывал их.
— Сошлось! — воскликнул Григорий Иванович. — Очко!..
Николай поднял на него глаза. О, какой это был взгляд! Тоня невольно прижалась к стенке.
В блиндаже вдруг наступило гнетущее молчание. Григорий Иванович оглянулся на щель и начал медленно подниматься. Затрещал стол. Виктор внезапно скользнул вдоль стены и, выхватив револьвер, выстрелил в до сих пор молчавшего соседа Николая, но тот стремительно нагнулся и головой ударил его в живот. С поднятой рукой, которая продолжала сжимать револьвер, Виктор откинулся к стенке и оказался рядом с Тоней. Импульсивным движением она изо всех сил рванула пистолет и отскочила в сторону.
— Руки вверх!
Николай, сжимая автомат, целился в грудь Григорию Ивановичу, а тот медленно поднимал руки и, все еще не веря в провал, старался все превратить в шутку:
— Ну что вы, ребята, в самом деле! Мы ж свои… Свои…
— Серый волк тебе свой!
Виктор метнулся к двери, но наткнулся на пистолет, который сжимала Тоня.
— Галка! Ты что? — И вдруг, все поняв, злобно рассмеялся: — Гадина! Ты думаешь, тебя пощадят?..
В тот же вечер после допроса в лагере обоих расстреляли перед строем.
Богачук на сутки задержал Тоню, продумывая, что она должна доложить Штуммеру. Как поступить с Коротковым — это пусть решают руководители подполья.
— Как же вам удалось узнать, что у них назначена встреча в блиндаже? — спросила Тоня Николая, когда он провожал ее к опушке, откуда она должна была идти в Одессу уже одна.
— Радио — великое изобретение, Тонечка! — Он помолчал. — Ты можешь выполнить одну мою просьбу? Помнишь, где мой дом?
— Не забыла.
— Навести мою мать, передай ей привет и скажи, что я жив, здоров и о ней всегда помню…
— Обязательно! — горячо пообещала Тоня.
Он долго стоял на опушке, между деревьями, глядя ей вслед, и, когда она оглянулась на повороте дороги, прощально махнул рукой…
Глава десятая
Первым, кого она увидела, когда вошла в подсобку, был полицай, который, сидя на ящике, ел сочную грушу. Тоня отпрянула, но тут же засмеялась.
Дьяченко! Форма на нем уже потеряла свой недавний лоск, но все же он выглядел молодцевато, в блестящих глазах появилась наглинка, которая придавала его облику известную профессиональную завершенность.
— Ох, ты! — воскликнул Дьяченко, оборачиваясь. — Сцена пятая, явление десятое! Все в сборе. Привет!
Тоня рухнула на ближайший мешок с картошкой и блаженно откинулась к стене. Через секунду она уже крепко спала, и Дьяченко, которого распирало желание поскорее узнать, сумела она добраться до Хаджибеевского лимана или нет, не решился ее потревожить.
Рано утром он наконец возвратился в Одессу из тех самых мест, где вчера должна была побывать Тоня. Его неожиданно отправили в командировку с группой полицейских, и только в пути, когда машины уже выехали за пределы города, он узнал, что назначен в охрану пленных на строительстве аэродрома близ Хаджибеевского лимана.
Федор Михайлович ушел на явку к одному из участников группы. Дьяченко застал в лавке лишь Егорова и в глубине души досадовал, что не установил личной связи с владельцем лавки. Все предвидеть невозможно, но всегда необходимо иметь про запас лишний ход, тогда даже в, казалось бы, безвыходном положении можно выиграть у противника. Проезжая в машине по утренней Одессе, он увидел Егорова, который снимал засов с двери в лавку, и сразу понял, что, придя сюда, не ошибется адресом.
Сведения, которые он привез, оказались любопытными. Аэродром у лимана несомненно будет ложным, хотя при взгляде на него сверху должен произвести внушительное впечатление.
Взлетно-посадочные полосы лишь прорисовывались, а вокруг аэродромного поля, замаскированные сетями и ветками, стояли отлично выполненные фанерные макеты самолетов. Но зато подлинные зенитные орудия должны были убедить противника, что аэродром тщательно охраняется.
Оставалось загадкой лишь одно: почему эта игра начата именно сейчас? И почему немцы хотят привлечь внимание именно к Хаджибеевскому лиману? Не исключено, что где-то в другом месте происходят события, о которых не узнать ни одному полицаю.
— А я за это время стал минером! — вдруг сказал Дьяченко, наблюдая, как бережно Егоров прикрывает шинелью Тоню. — Нас две недели натаскивали. Теперь любую мину за полчаса сооружу. А если где «мина-ловушка», то это тоже по моей части. Ну и дрейфил я сначала! — Он усмехнулся, почесал румяную щеку. — А потом, смотрю, дело наладилось…
— Чего это вдруг вас стали учить? — удивился Егоров. — А куда делись военные минеры?
— На фронте. В тылу теперь стараются обходиться своими силами.
— А где будут ставить мины? Не выяснил?
— Выяснить не выяснил, а мин привезли с гору! И все противопехотные.
— Темна вода! — вздохнул Егоров. — Зачем, спрашивается, на ложном аэродроме минные поля?..
— Я сам удивляюсь, — признался Дьяченко. — Нюхал, нюхал, — ничего не понял. И обстановка не такая, чтобы в кошки-мышки играть… По всему видно, настроение у них аховое… Недавно один немецкий полковник наведывался. Между прочим, вместе с нашим румынским майором. С Петреску этим. Хоть мы и незнакомы, но я на всякий случай в кусты…
— Петреску, говоришь?
Егоров взглянул на Дьяченко черными округлившимися глазами и вдруг нагнулся над Тоней и стал ее с силой трясти:
— Тоня! Вставай! Проснись!.. Сейчас же проснись, я тебе говорю!
— Оставь ее, пусть спит.
— Не твое дело! Тоня, проснись!
Тоня застонала, с трудом приоткрыла слепленные сном веки.
— Ну, чего тебе?
