Ровно в девять она влетела в еще пустую лавку. Дверной висячий звонок так истошно задребезжал, словно возмутился бесцеремонностью раннего посетителя.
Растрепанная борода Федора Михайловича высунулась из подсобки.
— Ты что, очумела?!
Не в силах отдышаться, она прижала руки к груди.
— Вы у него уже были?
— Заходи, поговорим! — Он распахнул дверь в кладовку, и Тоня увидела Егорова, который, сидя на перевернутом ящике, аппетитно уплетал колбасу, толсто нарезанную на газете.
— Привет! — сказал он. — Садись, заправляйся… Хлеба не принесла?
— Нет, — сказала Тоня, присаживаясь рядом на скрипучую табуретку — единственное, что можно было условно назвать мебелью в этом закутке.
Федор Михайлович прикрыл дверь и веселым баском сказал:
— Хорош мужик этот Коротков! Мы с ним по всем пунктам договорились… Конечно, психует, но я его малость успокоил… Ну, чего уставилась?
— Федор Михайлович, я всю ночь не спала!
— По глазам вижу. Ты тоже немного… того. Не в себе.
— Что случилось? — тревожно спросил Егоров, протянул руку за колбасой, но так и не взял.
— У меня вчера вечером был Петреску. Он сказал, что на Хаджибеевском лимане строят ложный аэродром.
— Признался-таки? Это ценно, — серьезно сказал Федор Михайлович.
— Да не признался, а просто-напросто сообщил. Сам. Ясно? Я его ни о чем не спрашивала! И мало того: он пытался убедить меня, что десант нужно высадить именно в районе ложного аэродрома, и как можно скорее.
— А ты и развесила уши? — со злостью спросил Егоров. — Ну, чего молчишь?..
Тоня молча покусывала губы. Федор Михайлович озадаченно теребил бороду.
— Ладно, о сообщении Петреску я кое с кем посоветуюсь, не нам с вами судить, что оно означает. А вот Короткова, можно сказать, я до самых костей прощупал. Личность, конечно, самая заурядная, но хитер, подлец!.. Так и втирается в доверие. Ликвидировать его — дело плевое, но нам выгоднее разом накрыть всю его группу.
— А слежки за вами не было? — спросила Тоня.
— В том-то и дело, что я подошел к нему на улице, посидели в садике, поговорили; он все рвался в лавку за бутылкой вина сбегать, а я говорю, что не стоит, мол, в следующий раз отметим знакомство. Когда попрощались, он — за мной, вроде проводить хочет, тут я его и осадил. «Соблюдайте же, говорю, конспирацию! Показываться вместе нам не следует». Вышел из ворот — и сразу в соседний проходной двор, а там переулками. Такие-то вот дела, ребятки! И все же здесь оставаться нам нельзя…
— Уходить?.. — спросил Егоров.
— Уходить! Он мои приметы уже наверняка описал во всех подробностях, и меня небось по всей Одессе ищут…
— Федор Михайлович! — прервала Тоня. — У Фолькенеца завтра помолвка. За мной заедет Петреску. А потом все поедут на дачу к Тюллеру, и я, конечно.
— О, какая прекрасная новость! — воскликнул Егоров.
А Федор Михайлович прямо впился в Тоню сузившимися от напряжения глазами.
— Сколько же продлится этот праздничный обед? — спросил он как бы самого себя. — Ведь подводная лодка может подняться, только когда стемнеет. Рацию придется вынести к берегу.
— Опасное это дело, — вздохнул Егоров. — И много народа высадится?
— Человек пять.
— На лодке?
— Да, на резиновой лодке…
— Дьяченко останется?
— Да. У него свое задание. Но он поможет.
— Когда пойдешь на рекогносцировку?
— Скоро! Встречаюсь с Тюллером у ворот на Привозе. Пойду следом за ним. Он войдет на дачу — там уже наводят порядок, — а я осмотрю все вокруг, определю место, где укрыться радистке и откуда можно будет скрыто подавать световые сигналы в море.
— Конечно, Фолькенец привезет охрану, — сказал Федор Михайлович.
— Вот потому-то нам и нужна группа поддержки. А кроме того, кому-то надо Фолькенеца тащить. Он же начнет сопротивляться, как буйвол.
Все усмехнулись. Федор Михайлович обратился к Тоне:
— Чем тебя обеспокоил Петреску? Ты ему поверила?
— Не знаю. Но, по-моему, ему что-то действительно известно.
— И ты хочешь сказать, что я должен отказаться от совместной с Коротковым операции?
— Федор Михайлович, вы опытнее меня, решайте. Я вам все сказала…
— Нет, подожди! Давай вместе спокойно все рассудим. — Он медленно опустился на мешок с картошкой. — Самое главное звено — это Штуммер, верно? Верно! Штуммер знает, когда группа Короткова выйдет на операцию. Это первый минус. Второй минус состоит в том, что мы не знаем, кто такой Луговой. А теперь рассмотрим плюсы… Нам известно, что Коротков предатель… Мы знаем его замысел, и я уже предупредил командира отряда в катакомбах. Мы сможем внезапным ударом уничтожить и Короткова и его людей. И, наконец, сто пленных будут спасены. Если же их не пустить в катакомбы, несчастных в тот же день расстреляют.
— Но это же слишком большой риск…
— Риск, конечно, есть, но если всего бояться, то можно всю войну солеными огурцами проторговать… Нет, всей группой я, конечно, рисковать не стану. Возьму с собой пятерых боевых хлопцев.
— Когда намечен выход?
— Начиная с пяти вечера по одному будем выбираться из города к месту сбора.
— Ну, а если вас обнаружат?
— Будем драться. На всякий случай за себя я оставляю Бирюкова. Вы о нем знаете. Он в порту действует. Если со мной что случится, выходите на связь с ним. А останусь живым, завтра утром ждите меня на Пересыпи. Ну, присядем, что ль, по русскому обычаю. Путь у меня и близкий, но и дальний!
Присели, с минутку помолчали. Потом Федор Михаилович по очереди обнял их, поцеловал.
— Ну, дети, живите в мире… Если не вернусь, ты, Егоров, бросай лавку, черт с ней…
Он ушел, прикрыв за собой дверь кладовки. Слабо звякнул колокольчик, и все стихло.
— Когда отсюда уйдем? — спросила Тоня.
— К вечеру. Из Люстдорфа сразу же отправлюсь к радистке. Свяжусь с Савицким. И все решится окончательно.
До встречи с Тюллером оставалось не больше часа. Приходили покупатели, и Егоров неторопливо взвешивал яблоки, капусту и зеленый лук.
Тоня сидела в кладовке и прислушивалась к разговорам, которые вел Егоров с покупателями. Нет, даже не прислушивалась. Просто глядела перед собой, ни о чем не думая. А где-то в глубине души нарастало тревожное предчувствие недоброго. Что знает Петреску?.. Что-то он несомненно знает!
Резко звякнул колокольчик.
— Килограмм ранета! — услышала Тоня мужской голос.
— Одну минутку, господин! Мадам, с вас три марки…
Шелестела бумага. Очевидно, Егоров заворачивал покупку. Снова колокольчик, и Тоня услышала сдавленный от волнения голос Егорова.
— Что случилось?
Тоня вышла в лавку. Там, привалившись к стойке и устало облизывая сухие губы, стоял Дьяченко; правой рукой он придерживал брезентовый вещевой мешок, по-видимому довольно увесистый.
— Дайте глоток воды!
