мурашки. Щекотка судьбы.
Концы не сходились с концами. Что-то неладно. И дело тут не в любовной связи или эпизоде с шантажом и не иных событиях, происходивших в доме Ван Хорнов. В них, конечно, тоже было что-то неладно, но речь шла не о них, а о каких-то других, глубинных и масштабных неладах. О неладах, если можно так выразиться, бытийного характера, частью которых являлись эти, житейские, нелады. Да, здесь проступали на поверхность именно общие бытийные нелады. Но каковы они? И когда он попытался определить причину своего беспокойства, перед его мысленным взором возник некий образец, состоящий из отдельных неладов.
Образец?
Эллери осушил кружку пива до последней капли.
И это непонятное явление развивалось. В любом случае оно неизбежно вело к трагическому концу. В любом случае его нужно было распознать.
Он покинул закусочную и, выжав предельную скорость, промчался по шоссе в сторону Норд-Хилл- Драйв. Как будто за несколько часов в доме Ван Хорнов опять что-то случилось и ему нужно поторопиться, а иначе — беда.
Но там все шло своим чередом, и он не заметил ничего из ряда вон выходящего, кроме установившегося спокойствия. Атмосфера, наконец, разрядилась, и вчерашняя напряженность исчезла без следа.
За обедом Салли была явно оживлена. Ее глаза сверкали, а зубы блестели белизной. Она сидела во главе продолговатого стола, напротив Дидриха, и словно царила в особняке, заполняя собой все. Как это правильно, подумал Эллери, а вот если бы напротив нее оказался Говард, картина была бы довольно жалкой. Дидрих блаженствовал, и даже Уолферт отпустил реплику насчет приподнятого настроения Салли. Он, по обыкновению, воспринял его крайне субъективно, и в его словах улавливался коварный подтекст. Но Салли только улыбнулась ему.
Говард тоже отлично себя чувствовал. Он увлеченно рассуждал о проекте музея, видя, как радуется отец.
— Я уже сделал пару-другую зарисовок. По-моему, все получится. Должно выйти что-то грандиозное. Мне кажется, проект осуществится…
— Говард, хорошо, что ты мне напомнил, — перебил его Эллери. — Я ведь до сих пор не был в твоей студии.
— Неужели? Поднимайся ко мне прямо сейчас.
— Давайте мы все туда пойдем, — предложила Салли, многозначительно и нежно посмотрев на мужа.
Однако Уолферт тут же напомнил брату:
— Ты обещал поработать сегодня вечером над этим делом Хатчинсона, Дидрих. Я с ним договорился, и завтра мы подпишем все документы.
— Но сегодня субботний вечер, Уолф. А завтра воскресенье. Разве эта публика не может подождать до понедельника?
— Они желали бы завершить дело и уехать в понедельник утром.
— Проклятие! — насупился Дидрих. — Ну ладно. Извини меня, дорогая. Боюсь, что нынешним вечером тебе придется побыть и за хозяина и за хозяйку.
Эллери предполагал увидеть нечто величественное и огромное: гаргантюанские драпировки с роскошными складками, не до конца обработанные гигантские каменные глыбы. Иными словами, нечто похожее на студии скульпторов в голливудских фильмах. Однако ничего подобного он там не нашел. Студия была просторной, но скромной и без каких-либо каменных глыб.
— У тебя не архитектурное мышление, Эллери, — засмеялся Говард. — Полы бы от них просто провалились.
Да и драпировки отнюдь не поражали своими размерами. Зато оборудования здесь хватило бы на несколько мастерских — мелкой арматуры, резцов, модельных подставок, а главное, различных инструментов — зажимов, дрелей, тисков, скребков, стамесок и прочего. Говард объяснил, что каждый материал нуждается в специальной обработке: дерево — в одной, слоновая кость — в другой, а камень — в третьей. Эллери обратил внимание на небольшие модели и небрежные эскизы.
— Тут я сделаю первые наброски и начальные образцы моделей. В общем, студия — место для черновой работы, — продолжил Говард. — А в глубине сада, на задворках есть сарай, и, если ты хочешь, Эллери, я тебе его завтра покажу. В нем-то я и высекаю из камня. Там прочные полы, они способны выдержать любую тяжесть. И к тому же в сарае проще орудовать резцом, отсекать лишние куски и заканчивать статуи. Только вообрази, как я тащу сюда многотонную глыбу и поднимаюсь с ней по лестнице!
Говард успел набросать ряд эскизов для музея.
— Сам понимаешь, они еще очень сырые, — сказал он. — Всего-навсего первые впечатления и попытка воссоздать античные каноны. А спецификой я займусь позднее. Сделаю новые, подробные эскизы и вылеплю фигурки из пластилина. Забьюсь в свою нору на целые месяцы и уж напоследок переберусь в сарай.
— Говард, Дидс говорил мне, что ты намерен перестроить этот сарай, — обратилась к нему Салли.
— Да. В нем нужно укрепить полы и прорезать окно в западной стене, чтобы было побольше света. И пространства мне тоже недостаточно. Может быть, причина не в окне, а в западной стене. Если ее сломать, сарай увеличится чуть ли не вдвое.
— Ты желаешь поудобнее разместить свои статуи? — уточнил Эллери.
— Нет, я имею в виду перспективу. У монументальной декоративной скульптуры иные законы, чем у портретной и даже у фигур Микеланджело. Его вещи с их фактурой и контурами хорошо воспринимаются вблизи, а на расстоянии словно расплываются и теряют форму. У меня другая проблема. Эти статуи должны смотреться издалека и стоять под открытым небом. Значит, для них требуется лаконичная, ясная техника — прямые линии, четкие силуэты и профили. Вот почему греческая скульптура всегда выигрывает в свободном пространстве и почему я называю себя неоклассиком. Мои композиции — не для залов.
У себя в студии Говард держался по-хозяйски. Его растерянность и самоуглубленность сменились спокойной уверенностью, он не хмурил брови, говорил веско и даже с определенным изяществом. Эллери немного устыдился. Прежде «покупка» музея Дидриха казалась ему довольно примитивной демонстрацией богатства. Но теперь он понял, что молодому художнику дали возможность реализовать себя и создать что- то стоящее. Это был новый элемент в системе его расчетов, и он ему очень нравился.
— Да, свидетельства твоей творческой энергии налицо, — с улыбкой заявил Эллери. — Особенно в сравнении с моими ничтожными усилиями в коттедже. Надеюсь, что вы не осудите меня, если я на вечер залягу на дно и помучаю мою пишущую машинку?
Они смущенно извинились, и он попрощался с Говардом и Салли, склонившимися над эскизами. Говард что-то оживленно разъяснял, а Салли слушала его с сияющими глазами, и ее влажные губы были полураскрыты.
Итак, вопрос решен и письма сожжены, вновь мрачно заключил Эллери. Жаль, что не от всех доказательств так легко отделаться. Его порадовало, что Дидрих находился двумя этажами ниже, у себя в кабинете.
Эллери размышлял о Дидрихе. Наверное, его следовало бы ознакомить с подробностями этой гнусной истории. Уж он бы сумел разоблачить шантажиста. Он бы пригляделся попристальнее своими зоркими глазами и обнаружил бы, что никаких фотокопий не существует. И тут Эллери опять увидел ее.
Он спускался по лестнице и уже обогнул площадку между верхним и вторым этажом, когда внизу замелькали тени. Они смещались и наслаивались друг на друга, но в их скрещении изгибалась спина рассерженной кошки, и ему стало ясно, что это старуха.
Эллери бесшумно перепрыгнул через несколько ступеней, добрался до второго этажа и прижался к стене.
Она медленно двигалась по коридору — согнутое серпом, старое существо — и бормотала на ходу
