Эллери помрачнел. Когда он проследовал вперед по Аппа-Дейд под металлическими знаменами торговцев, захвативших улицу, на лицо ему начали попеременно падать оранжевые, белые, синие, золотые и зеленые неоновые лучи, — должно быть, этот маленький ослепительный спектакль устроили как бунт против самого Бога и Его солнечного лика? Эллери пришло в голову, что новое зрелище бесцеремонно заслоняет его нежные воспоминания о Райтсвилле.
Да и чему тут изумляться, если речь идет о шантаже.
Но когда он обогнул холм, то ускорил шаг. И словно очутился дома.
Рядом находилась старая добрая круглая Площадь с высоким памятником основателю города Джезрилу Райту, и с его резко очерченного бронзового носа на железные лошадиные подковы капал птичий помет. А вот и расходящиеся от Площади веером Стейт-стрит, Лоуэр-Мейн, Вашингтон, Линкольн и Аппа- Дейд, каждая улица со своим особым, райтсвиллским характером, и, однако, все они каким-то таинственным образом притягивают к себе, выманивая гостеприимный город из сонма его грешных собратьев. Наверху Стейт-стрит — самого широкого уличного луча — виднеется ратуша, а за ней расположены Мемориальный парк, библиотека Карнеги (неужели Долорес Эйкин все еще служит в ней, восседая над чучелом совы и свирепым, выпотрошенным орлом?), «новое» здание суда графства, на поверку уже довольно старое, Лоуэр-Мейн, кукольный театр, почта, редакция газеты «Архив», магазины, Вашингтон, супермаркет Логана, отель «Апем-Хаус», учреждения, салон Энди Биробатьяна, Линкольн, продовольственные магазины, конюшни и пожарная служба города. Но только Площадь давала и дает жизнь всем центральным улицам, словно мать своим птенцам.
Здесь был и банк Джона Ф., который больше не принадлежал Джону Ф., а перешел к Дидриху Ван X., но здание осталось прежним и выделялось прочностью своей постройки. И очень старый магазин Блуфилда, и ломбард Дж. П. Симпсона («Ссудный офис»), и магазин для мужчин Сола Гауди, и промтоварный магазин «Бон-Тон» Данка Маклина, и, увы, печально изменившиеся участки — в сети аптек на Хай-Виллидж уцелело лишь одно звено аптечного магазина, а «Страховая контора» Уильяма Кетчема уступила место магазину «Дополнительные товары на случай атомной войны».
И над ними возвышался купол отеля «Холлис».
Эллери поглядел на часы: без двух минут два пополудни. Он неторопливо вошел в вестибюль «Холлиса».
Общественная лихорадка достигла своего апогея. Из большого танцевального зала доносилась громкая музыка и звон вилок и ножей. Вестибюль бурлил. Колокольчик на столе приемной переливался звонкой трелью. Телефоны подпрыгивали от звонков. В своем киоске, набитом газетами и сигаретами, сын Марка Дудла Гроувер, ставший теперь толстым и осанистым Гроувером, с яростным добродушием торговал последними новостями и табаком.
Эллери ровной походкой пересек вестибюль, стараясь не привлекать к себе внимания. Он приноровился к темпу толпы и двигался вместе с нею, не быстрее и не медленнее. Его манеры и выражение лица — этакая смесь абстрактного благодушия и приятного любопытства — давали понять райтсвиллцам, что он — райтсвиллец, а приезжим — что он — приезжий.
Эллери дождался второго из трех лифтов и едва втиснулся в него вместе с большой группой. Он не стал называть нужный ему этаж, а просто подождал, повернувшись вполоборота к оператору. Когда лифт поднялся на шестой этаж, он вспомнил: этим оператором был Уолли Планетски, которого он в последний раз видел на дежурстве в приемном покое тюрьмы графства, то есть на верхнем этаже здания суда. Уже в ту пору Планетски был весьма немолод и сед, теперь же он превратился в старика, с белыми как лунь волосами, а его широкие плечи опустились. О tempus[11] Гроувер Дудл начал торговать всякой всячиной, а отставной полицейский принялся управлять лифтами в отеле. Но Эллери все равно добрался до десятого этажа, сжавшись, словно краб, и стоя спиной к Уолли Планетски.
Господин с портфелем коммивояжера, немного похожий на Дж. Эдгара Гувера, вышел вместе с ним.
Господин свернул налево, а Эллери свернул направо.
Он довольно долго искал не те номера, чтобы господин смог за это время отпереть дверь и скрыться. Потом Эллери поспешно вернулся назад, миновал площадку с лифтами и мимоходом отметил, что его спутник живет в номере 1031. Он двинулся дальше по коридору. Красный турецкий ковер заглушал его шаги.
Он увидел номер 1010 и быстро оглянулся, не сбавляя шага. Но коридор за его спиной был пуст, ни одна дверь не открылась. Он остановился у двери с табличкой «1010» и снова осмотрелся по сторонам.
Никого.
Тогда он взялся за ручку двери. Она не была заперта. Значит, это не розыгрыш. Эллери внезапно толкнул дверь. И подождал. Ничего не произошло, тогда он вошел и тут же захлопнул дверь.
В номере никого не было. Похоже, что там никто не жил уже несколько недель.
Это был номер из одной комнаты, без ванны. В углу белая раковина с деревянной кабинкой для душа, за раковиной — проход в туалет.
Номер был обставлен уныло-неизбежным минимумом мебели, который состоял из узкой кровати с желто-коричневым жестким покрывалом, украшенным пурпурной бахромой; ночного столика, огромного, пухлого кресла, настольной лампы, письменного стола и бюро с накрахмаленной хлопчатобумажной салфеткой. Над этим бюро висело зеркало, а на стене, напротив, над кроватью — запорошенная пылью репродукция картины «Восход солнца над озером». Единственное окно прикрывал легкий и тонкий занавес из мрачного, небеленого полотна, и его края традиционно заканчивались двумя дюймами выше ребристой батареи. Пол от стены до стены устилал зеленый аксминстерский ковер, основательно вытертый и поблекший. На ночном столике стоял телефон, а на письменном столе сгруппировались графин с водой, стакан из плотного стекла и круглый стеклянный поднос с загнутыми краями. Меню Охотничьего зала «Холлиса» и реклама «Отличной закуски для привередливых едоков» стояли на бюро, прислоненные к зеркалу. Эллери заглянул в туалет.
Там тоже было пусто, если не считать свежего комплекта постельного белья на полке и любопытной посудины на полу. Он мгновенно и с удовольствием опознал эту посудину; старшее поколение попросту именовало ее «грохочущим кувшином». Эллери осторожно поставил посудину на место. Таков был Райтсвилл в его самых лучших проявлениях.
Он закрыл дверь в туалет и опять осмотрелся по сторонам.
Ясно, что шантажист не пользовался этим номером как обычный жилец: стойка для полотенец пустовала, окно было заперто. Однако аноним, звонивший Салли, еще вчера утром знал, что номер 1010 подходит для встречи. Ему было важно убедиться в доступности комнаты. И тогда он забронировал ее, заплатив вперед за день. Но формальным владельцем номера он не являлся. И для того чтобы отпереть дверь, шантажист воспользовался обычным ключом — в «Холлисе» еще не додумались до нововведений, в том числе и до цилиндрических замков.
Все это дополняет портрет осторожного негодяя, размышлял Эллери, уютно устроившись в пухлом кресле. Сам он в «Холлис» не пойдет. Но какой-то контакт должен быть. И он непременно даст знак — позвонит или просигнализирует как-нибудь еще.
Эллери, расслабившись, сидел в кресле и не курил. Через десять минут он поднялся и принялся обыскивать номер. Снова зашел в туалет. Потом опустился на колени и посмотрел, нет ли чего под кроватью. Выдвинул ящики бюро.
Шантажист мог и подождать, желая удостовериться, что поблизости нет ни полиции, ни затаившихся сообщников его жертвы. Или, вероятно, он догадался, что посланец Салли достаточно опытен в подобных делах, и это его не на шутку испугало.
«Я дам ему еще десять минут», — решил Эллери.
Он взял в руки меню.
«Жареная свинина с яблочными оладьями а-ля Генрих».
Зазвонил телефон.
Эллери поднял трубку сразу после первого звонка.
— Я вас слушаю.
Неведомый ему голос произнес:
— Положите деньги в правый верхний ящик бюро. Закройте дверь. А затем отправляйтесь в «Апем-
