– Это даже забавно, – посмеялся Довнар.
– Ты меня еще не знаешь, – с угрозой произнесла Ольга Палем, – а ведь я способна на все. Застрелюсь. Стану пьяницей. Отомщу тебе тем, что – назло тебе! – сделаюсь шлюхой, чтобы ты мучился самой мерзкой, самой отвратительной ревностью.
– Ненормальная... лечись! – ужаснулся Довнар. – Я же вижу, как ты вся дергаешься. Даже зубы стучат, словно у волчицы. Нельзя же так распускать себя...
Летом 1890 года они на пароходе приплыли в Севастополь, откуда выехали в Симферополь, ибо пришло время обменивать паспорт. Староста мещанской управы некто Щукин знавал Меню Палем еще ребенком, и сейчас он, добрый старик, очень обрадовался, увидев ее «барышней» и «невестой».
– Ах, какая ты стала... ну-ка, повернись ближе к свету, дай полюбоваться, – сказал он. – Да-а, совсем барышня! Ей-ей, хороша. А платье – последний крик Парижа... Меня всегда была хорошей девочкой, – сообщил Щукин Довнару, – вы ее, молодой человек, не обижайте. Она, видит бог, и без того обиженная... Папу-то с мамой видела? – потихоньку спросил Щукин, подчеркнуто именуя красавицу «Меней».
– Нет, – отвечала Ольга Палем, – и вы, будьте добры, не говорите здесь никому, что я приезжала в Симферополь...
Она боялась этого разговора в присутствии Довнара, но он ничем не выдал своего удивления. Ольга Палем, обменяв паспорт, заторопилась в обратный путь, чтобы не встречаться в Симферополе с людьми, способными узнать ее. Правда, женщину несколько поразило, что Довнар очень спокойно воспринял слова Щукина, и она убедилась – Сашка, наверное, знает, что она рождена в еврейской семье. В ответ на ее новейшие домыслы Довнар сказал, что ему давно все известно:
– Оставь в покое ханов Гиреев и даже генерала Попова, не городи чепухи, ибо я тебя люблю, даже очень люблю, и мне все равно, кто ты... лишь бы и ты меня любила!
Весь обратный путь до Одессы она была так счастлива, так благодарна своему Сашеньке, ей так хотелось делать добро всем людям, которые охотно любовались ими обоими, находя, что они «подходящая пара».
– Спасибо тебе, – шепнула она Довнару, когда над горизонтом нависло жемчужное облако одесской пыли.
– За что?
– Ну так... за все, что ты для меня делаешь.
– Я тебе еще не то сделаю! – обещал ей Довнар.
...................................................................................................
По паспорту она значилась симферопольской мещанкой Ольгой Васильевной Палем, но однажды, повидавшись с Кандинским, просила писать ей письма на фамилию Довнара:
– Я буду Ольгой Васильевной Довнар-Запольской.
– Поздравляю. Собираешься уезжать?
– Сначала Саша поедет один, а я чуть попозже, когда устроятся его дела с питерской академией.
– Чувствую, меж вами все уже решено?
– Да, лишь бы Саша выдержал экзамены. Он так боится, так трусит. Но это же понятно. После всяких там формул сразу забираться в кишки человеку – это нелегко, Василий Васильевич, правда ведь? Но он спит и видит себя врачом.
– Благородное желание! – поддакнул Кандинский. – Когда-нибудь, разоренный и нищий, если я буду стоять на углу, так ты, жена знаменитого эскулапа, не пройди мимо... хоть плюнь в протянутую длань своего бедного «пупсика»!
Летом 1891 года Александр Довнар, уже готовый к отъезду, завел как бы случайный разговор о том, что денег, вырученных от продажи мебели, наверное, будет все-таки маловато для проживания в столице империи, где все стоит дорого.
– Один бы я выжил, но ведь нас будет двое... На двоих не разгуляешься! Ты бы, дорогая, оставила свою скромность и попросила бы у Кандинского денег побольше. А?
Ольга Палем испытала неловкое смущение:
– Побойся бога, Сашка! Он и так много для меня сделал. Если бы не Кандинский, у меня не было бы даже чашки, чтобы воды напиться... Не проще ли тебе самому снять часть вклада со своих капиталов в банке?
Довнар, стоя перед зеркалом, расправлял свой пробор на голове, и он даже обозлился от подобного совета:
– Но тебе ведь известно, что деньги положены в рост под проценты. Если я сниму со своего счета хоть малую толику, я лишусь прибыли. А тогда разрушатся все мои финансовые комбинации... Я лучше тебя знаю, что можно, а что нельзя!
Довнар уехал в начале лета, чтобы поспеть к осенним экзаменам, чтобы проштудировать забытую химию и воскресить в голове латынь, плохо памятную с гимназии. Свет померк в глазах Ольги Палем, и вечером того дня, даже не стыдясь, она горько плакала на жарком и потном плече Дуни Шкваркиной.
– И-и-и-и, – сказала та в утешение, – из-за такого-то прынца да эдак-то убиваться? Господь с вами, барышня. Стоят ли все кавалеры на свете единой бабьей слезинки? Да я бы нонеча на вашем-то положении шляпку – фик-фок на левый бок, зонтик в ручку да прошлась бы разок до Ришелье...
– Ах, Дуня-Дунька! Любила ли ты когда?
– Да у меня и своих забот хватает, зато сплю спокойно – не как вы, сердешная. Опосля вас все простыни в жгут перекручены, будто сам бес на вас нападал. А у меня, безгрешной, простынька-то гладенькая, хоть кого зови – любоваться...
Ольга Палем тихой скромницей затаилась в своей квартире, трепетно ожидая вихря телеграмм, зовущих ее, ожидая и бурного потока писем, ласкающих ее. Ни того, ни другого не было, Довнар молчал, будто ее более не существовало, и при встречах с мадам Довнар она стыдливо спрашивала:
– Сашенька пишет ли?
– Конечно. Или не мать я ему?
– А мне он ничего не просил передать?
– Нет, милая. Сообщает о своих делах, крайне недовольный климатом Петербурга... как-то и вас помянул.
Ольга Палем вытянулась в ожидании хоть приветика.
– Сашенька писал, мол, это просто замечательно, что Ольга Васильевна осталась в Одессе, иначе в сыром и промозглом климате Петербурга ей могла бы грозить чахотка... А как поживает господин Кандинский? – с ехидным умыслом спросила Довнар. – Вы не собираетесь к нему возвратиться?..
Ольга Палем поняла, что промедление гибельно.
Она сразу рассчиталась с Дуней Шкваркиной, быстро разорила свое уютное гнездышко, все распродав, но за обстановку квартиры выручила всего лишь 1400 рублей. Собираясь в дальнюю дорогу, она заглянула в контору Кандинского, чтобы проститься с ним. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
– Деточка, сразу по приезде сообщи мне питерский адрес. И не сердись, если я стану присылать тебе некоторую сумму. Ежемесячно – как стипендию. Об одном молю – береги здоровье и не забывай расписываться в квитанциях о получении денег...
(Довнар упал в моих глазах, но зато Кандинский начинает вырастать в моих глазах – как добрый человек.)
– Спасибо, – благодарила его Палем, – я никогда этого не забуду. Наверное, я плохо ценила вас раньше.
Василий Васильевич по-хорошему обнял ее, как дочку:
– Стоит ли нам ворошить прошлое? Все мы не ангелы. Но я старею, а ты... молодеешь. Дай-то бог тебе счастья...
С этим они и расстались. Быстро расшвыряв нужное и ненужное, с тоскою оглядев пустые стены квартиры, Ольга Палем налегке собралась в дорогу. Извозчик уже поджидал ее на улице, чтобы отвезти до вокзала, когда Ольга Палем зашла к мадам Довнар, желая попрощаться с нею и ее детьми.
Александра Михайловна рассталась с ней сухо:
– Все-таки решили ехать? Смелая женщина. Но, думаю, мой Сашенька будет вам рад. Только помните, что вы южанка, а петербургский климат таит немало опасностей...
