– Сашенька, что с тобою? – обеспокоилась Ольга Палем.
– Лучше не спрашивай... Сегодня я впервые побывал в анатомическом театре, при мне профессор потрошил женщину, покончившую с собой ядом. Даже мертвая, она была обворожительна! Профессор сказал, что это Марго Золотой Ключик, известная дама полусвета, промышлявшая по ресторанам... Ужасно! – говорил Довнар. – Я смотрел, как кромсают ее нагое тело, выворачивая наружу всю требуху, издающую гнусное зловоние, и тут я окончательно убедился, что врачом мне не бывать.
Из этих слов Ольга Палем выявила главное для себя.
– Вот видишь, – мстительно упрекнула она Довнара, – ты способен пожалеть даже мертвую женщину... Что бы тебе, мой милый, иногда пожалеть и меня, живую?
Довнар отмалчивался. Затем она спросила его, куда же пойдет он учиться, что он думает делать дальше?
– О-о, я нашел такой институт, что, узнай о нем моя мамочка, она останется очень довольна.
– Назови мне его!
– Институт инженеров путей сообщения.
– А что это значит?
– Рельсы... шпалы... семафоры... локомотивы. Пар под высоким давлением. Да ведь об этом можно только мечтать. А какой, знала бы ты, конкурс – у-у-у... Конечно, не один я такой умный и не все же кругом дураки, потому многие чувствуют, как прибыльно стать инженером-путейцем. Так что, – взбодрился Довнар, – отныне цель моей жизни определилась!
...................................................................................................
Славута, куда она попала ради поправления здоровья, была прелестным местечком на реке Горыни в Волынской губернии (ныне город и районный центр Хмельницкой области УССР). По сути дела, этот маленький городишко – старинное имение графов Сангушек, здесь размещался их дворец с прекрасным музеем древностей; в Славуте, помимо церквей и синагоги, было великое множество лавок и лавчонок, где предлагали больным все, начиная с подтяжек, якобы только вчера доставленных из Парижа, и кончая самодельным повидлом, которое, по уверению торговцев, прибыло в прошлую субботу прямо из Чикаго. Вечерами над Славутой траурно звучала серьезная духовная музыка в дивном исполнении оркестра местной пожарной команды.
Ольга Палем пила кумыс в лечебнице при конских заводах тех же графов Сангушек, охотно купалась в Горыни – в шляпе и пышной юбочке, а перед сном гуляла в старинном сосновом парке. Здесь чинно двигались алчущие исцеления, которые могучей силой животного инстинкта разделялись на группы малокровных, желудочных, неврастеников и просто прекрасных дам, у которых ниже пояса не все было в порядке для полноты женского счастья. Печально звонили колокола церквей, жалобно вздыхали валторны, им вторили мощные геликоны, печально бубнили оркестровые тарелки, а на зеленых пожнях Горыни гневно ржали холеные кобылицы, не подпуская к себе жеребцов.
Здесь, в райски-болезненной обстановке, Ольга Палем совсем потеряла голову... от любви!
Не подумаем о ней плохо. Нет, она не заводила искрометных романов с партнерами в поглощении лечебного кумыса. Она заново переживала большое чувство к тому же Довнару, который из столицы обрушил на нее целую лавину нежнейших писем, заклиная думать только о своем драгоценном здоровье – и ни о чем больше! Мало того, он называл ее птичкой, мохнатушкой, пупочком, кружечкой и даже... даже «своей женушкой», что для нее сейчас было важнее всего.
Ошеломленная таким натиском небывалой нежности, Ольга Палем, тихо всхлипывая от счастья, в какой раз перечитывала слова, строчки, фразы его писем, даже в знаках восклицания ей невольно виделся волшебный смысл большого любовного праздника, ради которого стоило жить...
Наконец Довнар и сам навестил ее в Славуте; гордая его появлением, она вместе с ним блуждала под высоченными соснами, внимательная к рассказам о тех небывалых трудностях, какие ожидают всех, кто желает стать инженером путей сообщения:
– Вакансий всего семьдесят в году, а желающих попасть в комплект больше тысячи. Подумай, ведь меня сразу скостят на экзаменах. Нужны какие-то ловкие обходные пути с переводом стрелок на самые главные магистрали, чтобы на моем жизненном пути все семафоры давали только зеленый свет...
Вместе они покинули Славуту, ехали в одном купе поезда, как законные муж и жена, и Довнар всю дорогу до Петербурга переживал – быть ему или не быть инженером-путейцем.
– В любом случае, – внушал он Ольге, – я должен попасть в комплект. Не удивляйся, но какой-нибудь запселый начальник ремонтного депо на станции Воронье Гнездо получает в месяц намного больше министра... Ты меня слушаешь?
– Конечно. С восторгом!
– Так вот я и говорю: это ли не жизнь? Да скажи кому-нибудь, что я... больше министра... так ведь никто не поверит!
– Никто, – соглашалась Ольга Палем.
9. ОТКРЫТИЕ СЕМАФОРОВ
Александра Михайловна Довнар-Запольская, ставшая в новом браке госпожою Шмидт, времени даром не теряла, и в ближайшие же дни она навестила контору Васи-Васи Кандинского.
– Помогите! – взмолилась она, хватаясь за высокую грудь, под которой подразумевалось наличие материнского сердца. – Мой сыночек, образованный, талантливый, благородный, давно горит святым желанием связать свою судьбу с паровозами. В нашей семье давно прозревали великое будущее железных дорог. Я сама с безмерным удовольствием всегда вдыхала дым паровозов. Но в Институте путейцев такой чудовищный конкурс, так режут, так режут... Вы же понимаете – без ножа режут!
– Я как раз ничего не понимаю, – ошалел Кандинский.
– Ах, боже мой, боже мой! Разве неизвестно, как трудно попасть в комплект избранных для учения. Всегда сыщется немало гнусных завистников, желающих погубить моего скромного сына, чтобы пристроить своих нахалов, и, как водится, вперед вылезут всякие там бездарности, а мой Сашенька талантливый, начитанный, образованный...
Тут Кандинский все уразумел, но развел руками:
– Мадам! Что я могу сделать для вашего сына, если к рельсам и шпалам я не имею никакого отношения?
– Но у вас же есть связи, – напомнила госпожа Шмидт. – Я уж молчу о своем детище, но вы-то... вы-то! Хотя бы ради Ольги Васильевны, которая измучилась, бедняжка, взирая на немыслимые страдания моего Сашеньки...
Кандинский был человеком порядочным. И свои хлопоты начал не ради Довнара, а ради того, чтобы угодить Ольге Палем, влюбленной в Довнара. Для этого он навестил князя Юрия Евгеньевича Гагарина, известного в Одессе филантропа, просил князя начертать рекомендательное письмо к институтскому начальству. Юрий Евгеньевич посмеялся:
– Надо и не надо, все идут ко мне! Ради вас я, конечно, готов служить. Но мое слово весомо звучит для общества одесских босяков или бедовых нищенок, которые держат на руках, баюкая, кулек с младенцем, на поверку оказывающийся березовым поленом. Но для министерства путей сообщения, боюсь, мое слово ничего значить не может...
Рекомендацию его сиятельства Кандинский подкрепил письмом своего приятеля Шевцова, строителя железных дорог, и все эти бумаги скоро попали в руки Довнара, который с глубоким поклоном вручил их П. В. Кухарскому, инспектору института.
– А к чему мне эти филькины грамоты? – сразу разъярился Кухарский. – Да и вам они ни к чему, ибо комплект студентов уже набран для прохождения курса, а вас там, пардон, не числится. Прием окончен. Свободных вакансий нет...
Семафоры закрылись, горяґ устойчивым красным светом.
Довнар так убивался, он так страдал от того, что не получать ему ежемесячно больше самого министра, что Ольга Палем не выдержала и во всю ширь распахнула платяной шкаф, выбирая самое скромное, но зато самое приличное платье.
– Куда ты? – плачуще вопросил Довнар.
Женщина кокетливо повертелась перед ним, как перед зеркалом, демонстрируя свой выходной туалет:
