– Я бы тоже хотела такие. Но почему вы себя и моего Сашеньку повесили в пандан над кроватью, будто вы муж и жена? Лично я не усматриваю в этом ничего предосудительного, висите на здоровье, бог с вами. Но... что скажут люди?
«Ах, люди! Опять эти люди...»
Ольга Палем смолчала. Незаметно прошло два дня, ничем не примечательных. Виктор Довнар даже очень понравился матери своим цветущим видом несокрушимого балбеса, готового питаться в любое время суток, только позовите его. За румяные щеки сына и за его вздутый живот, туго выпиравший из-под ремня с гимназической бляхой, Александра Михайловна горячо благодарила Ольгу Палем. Но тут же и упрекнула ее:
– Вы, милочка, не исполнили главное, о чем я вас просила, – сказала она. – Вы так и не устроили Вивочку в Морской корпус, дабы исполнилась мечта его расцветающей жизни.
– Ах! – отвечала Ольга Палем, суетливо раскладывая возле тарелок ложки и вилки, уже вконец замотанная по хозяйству. – Но где я возьму такого адмирала, который бы мог поручиться за вашего Вивочку? Спасибо господину Ивановскому, что еще не оторвал ему ушей в своем пансионе.
– Вива, тебе уже рвали уши? – строго спросила мать.
– Нет. Зато били линейкой. По куполу моего храма.
– Безобразие... Так можно повредить мыслительные центры в голове будущего Нельсона. Я сама поговорю с Ивановским, чтобы драл своих детей, а моего Вивочку оставил в покое...
На третий день пребывания Александры Михайловны в гостях все-то и началось. Как водится, скандалы не имеют планов, заранее составленных в тиши научных кабинетов, чтобы поступки людей развивались точно по графику. Скандалы возникают обычно из ерунды, а далее все зависит от силы талантов и степени эмоциональной подготовки участников скандала.
Вот он – блаженный послеобеденный полдень.
– Спасибо! – Мадам Шмидт взяла из сыновьего портсигара папиросу и закурила, выпуская дым над обеденным столом. – Я вот смотрю на тебя, – вдруг сказала она сыну, – и чувствую, что житье без материнской заботы не пошло тебе на пользу...
– Чай или кофе? – спросила ее Ольга Палем.
– Чай. Мне совсем не нравится твой угнетенный вид. Голубушка, вы плохо следите за моим сокровищем. Разве не видите, какой он бледный? Сашенька, мне тебя жалко... Может, возьмешь академический отпуск и отдохнешь с мамулей в Одессе?
Ольга Палем мигом взъерошилась, занимая боевую позицию, чтобы сразу и геройски отразить все атаки противника.
– Это почему же он вызывает жалость? – заговорила она, внятно пристукивая зубами, один из которых был украшен золотою коронкой. – Это почему же вы находите своего сына измученным? Только затем, чтобы увезти его подальше от меня?
При этом она вспомнила, что «замученный» однажды так измолотил ее плашмя студенческой шпагой, что от ножен отлетели даже металлические ободья.
– На что иное – так у него сил хватает! – сказала она (чтобы ее понял один Довнар, а матери знать того не надобно).
Довнар все понял, сказав вразумительно:
– Да перестаньте, что вы ни с того, ни с сего сцепились? И в Одессу я не поеду, ибо, кажется, нашел свое место в жизни и мне очень нравятся лекции в моем институте.
– Вива, выйди на кухню, – велела мать, картинно отставив руку с дымящейся папиросой. Вива удалился. Разговор становился серьезным. – Не мое дело вмешиваться в ваши дела, – продолжала мадам Шмидт. – Но это обширное зеркало в спальне... этот любовный пандан над постелью... все это, замеченное мною, побуждает меня спросить вас, дети мои: не слишком ли вы увлекаетесь в ущерб своему здоровью? Об Ольге Васильевне я уж и не говорю. Для женщин это, может быть, даже полезно, а вот тебе, Саша...
– Ах вот как! – сразу рассвирепела Ольга Палем.
Тарелка в ее руках оказалась вроде бумеранга, запущенная в горизонтальной плоскости над головами будущих родственников, которые, не будь дураками, пригнули головы.
– Значит, – сказала она, ставя свои вопросы, – я такая, что обо мне даже и говорить не следует? Мне это, значит, полезно, а ему это, значит, вредно? Так не думайте, что я вам отдам Сашку – он мой... Я вытянула его своими руками! Это не вы, мадам Шмидт, а именно я сделала из него человека...
Довнар вскочил со стула, встряхивая ее за плечи:
– Прежде подумай, о чем ты говоришь!
– Подумай сам, я еще не все сказала... И не делай из себя святого. Пусть твоя мамулечка знает, что ты живешь мною, как червяк, забравшийся в яблоко... Пусть знают все, как ты выклянчивал деньги у Кандинского, что ты... ты... ты...
Довнар уже захлопнул ей рот ладонью.
– С кем ты связался? – спросила мамочка. – Не дай бог, если нас услышат сейчас посторонние люди...
Из кухни вышел хорошо пообедавший Вивочка.
– Теперь мне можно? – дельно вопросил он.
– Ступай назад. Здесь разговор не для тебя...
Ольга Палем извернулась и, схватив с комода однорукую «маркизу», стала лупцевать ею Довнара – куда попало.
– Никуда не отпущу... Останешься со мною! Вот тебе Одесса, вот тебе пандан, вот тебе...
– Сумасшедшая! – крикнул Довнар, вырвав фарфоровую статуэтку, и она тут же разлетелась в вихре осколков, вдребезги разбитая об голову сожительницы.
Палем кинулась к балконной двери – с явным намерением броситься вниз головой на панель, но Довнар удержал ее, а мадам Шмидт тут же послала Вивочку за дворником.
– Какой дворник? – взывал Довнар, обхватил Ольгу, которая билась в его руках. – В таких случаях зовут карету из дома «Всех скорбящих», где живут все рехнувшиеся...
– Господи, куда я попала? – заломила руки его мать.
– Она еще спрашивает, куда попала! – выкрикивала Ольга Палем, рвущаяся из рук Довнара. – Приехала и стала наводить здесь порядки... теперь я виновата, что ее сыночек стал бледным... это я, одна виновата, а он... Пусссти!
– Это выше моих сил, – сказала Александра Михайловна, под каблуками которой с визгом крошились осколки от разбитой «маркизы». – Говорили мне умные люди, чтобы обратила свое внимание... чтобы гнать эту хамку... чтобы...
– Ведьма! – зарыдала Ольга Палем, падая в обморок.
Довнар швырнул ее на диван, словно тряпку.
– Каждый раз этим и заканчивается, – сказал он матери. – Сил моих больше не хватает. Умные люди и мне говорили...
Ольга Палем рывком села на диване:
– Можно подумать, одни только вы знаете умных людей! Мне тоже говорили, чтобы я не связывалась с вами, крохоборы несчастные... что мать, что сын – одна вам цена!
– Она тебя погубит, сын мой, – торжественно возвестила мать.
Вслед за Вивой в квартиру явился швейцар Садовский:
– Дворника нет. Я за него. Что угодно?
– Игнат, пошлите за полицией, – распорядилась мадам Шмидт, указывая на Ольгу Палем. – Вот эта женщина, которой я отныне не знаю, сошла с ума! Пусть околоточный составит протокол по всем правилам о произведении бесчинства в чужом доме...
Ольга Палем протянула руки к Садовскому:
– Дядя Игнатий, скажи... ты слышал, что говорят? Я уже стала чужой в своем же доме. Хоть ты вразуми их...
Садовский, кажется, был умнее всех.
– Дамы и господа, – сказал он, поправив на груди медаль за «сидение на Шипке», – не вижу причин трепать нервы еще и полиции. А ежели у Ольги Васильевны нервы шалят, так околоточный их не вылечит.
