– Если этот хапуга Серебряный скривит морду, ты скажи ему, что мы готовы пожертвовать и коробкой в сотню дорогих сигар. Но ничего больше не обещай, сам знаешь, что эти проклятые цицероны обожают гонорары, а сами наболтают – и ничего не сделают. Будь умнее!..
Всю дорогу до Петербурга студент-путеец мучился. Пачка любовных писем, виденная Довнаром в руках инспектора Кухарского, не давала ему покоя: «Вот глупец, – размышлял он, жестоко укоряя себя. – Надавал этой сучке всяких заверений, а теперь... Теперь она будет трясти этими письмами направо и налево, чтобы меня шантажировать!»
Поезд близился к столице, и Довнар предчувствовал, что Ольга Палем, возможно, каждый день караулит его на перроне Варшавского вокзала. Чтобы избежать встречи с нею, крайне нежелательной, Довнар умышленно не доехал до Петербурга, оставив вагон на окраинах столицы, и вышел с чемоданом на платформе Александровская, примыкавшей к паркам Царского Села.
Каково же было его изумление, когда под часами станции он увидел жалкую фигуру Ольги Палем, которая ожидала его.
Ожидала именно там, где его не могло быть.
– Ты разве колдунья? – крикнул он в ее сторону.
Ольга Палем медленно приближалась к нему.
– Нет, я теперь святая, – услышал он издали.
Смех Довнара был неестественным, наигранным:
– А я-то думал, что ты давно застрелилась.
– Выходит, ты об этом мечтаешь?
– Но ты же обещала.
– Вот уж не думала, что ты такой подлец...
Довнар вовремя сменил гнев на милость:
– Ладно. Я пошутил. Но все-таки сознайся, как ты могла догадаться встретить меня именно здесь, а не на перроне Варшавского вокзала?
Секрета не было. Ольга Палем слишком хорошо изучила Довнара, а чисто женское чутье само подсказало ей, что он пожелает избежать встречи с нею, и не умом, так сердцем женщина догадалась, что Довнар сойдет с поезда именно на этой загородной платформе. Наверное, в ней сработал природный инстинкт – так звери заранее чуют то, о чем и не помышляют люди, считающие себя умнее зверей.
Она взяла его под руку, насмешливо спросив:
– Надеюсь, ты часто разглядывал мою фотографию?
– Да. Посматривал. Раньше ты была моложе.
– Не хами! Я такая же, как и раньше, только вот ты сделался совсем другим.
– Старше?
– Нет. Хуже... Не будем ссориться. Едем.
В столицу они вернулись царскосельским поездом, вышли на площадь перед вокзалом. Довнар поставил чемодан на тумбу. Она ждала. Он посмотрел на нее и не узнал. «Желтое лицо с провалившимися лихорадочными глазами возбуждало ужас и сожаление. За одну эту зиму Ольга Палем состарилась на несколько лет», – так писал очевидец событий.
– Ты получила от меня кулек с апельсинами?
– Не видела я от тебя никаких апельсинов...
Довнар, пожимая плечами, долго молчал, думая, наверное, о князе Туманове, который сожрал все его апельсины.
– Не молчи. Что дальше? – потребовала Ольга Палем.
– Извини, – ответил он ей. – Я не собираюсь оставаться верным расписке, данной Кухарскому. Хотя бы по той причине, что в номерах Сыросека проживает и этот грузинский красавец Туманов, вызывающий во мне физическое отвращение... Извозчик! – закричал Довнар, увидев свободную пролетку, и, забросив в нее чемодан, быстро отъехал прочь, оставив Ольгу Палем посреди вокзальной площади.
– Саша, – не крикнула, а лишь прошептала она.
Наитие привело ее на платформу Александровской станции, это же наитие подсказало, что Довнара надо искать в Демидовом переулке, где проживал его новый приятель студент Панов. Она убедилась в правоте своих домыслов, и Довнар, вызванный запиской на улицу, вышел в наспех накинутой шинели.
– До чего же ты настойчива! – с явным раздражением сказал он. – Не буду скрывать, что ты иногда бываешь очень нужна мне. Но только как самка. Давай, сразу договоримся. И рассудим все если не душевно, так плотски. Согласна?
Она медлила с ответом. Тихо падал снежок.
– Саша, – вдруг сказала она, – у тебя совсем износилось пальто, пуговицы едва держатся. Можно я поухаживаю за тобой?
...Женщины, подскажите мне – верить ли?
...................................................................................................
Присяжный поверенный Серебряный (имя и отчество которого я позабыл) славился в Петербурге своим виртуозным ловкачеством, служа не столько при весах Фемиды, сколько поклонением всепожирающему Маммоне, о котором еще в Новом Завете начертано как о злом духе, способствующем обогащению.
500 рублей он спрятал в карман сюртука с таким брезгливым видом, словно Довнар подсунул ему какую-то дрянь.
– Надеюсь, это лишь аванс, – напомнил Серебряный. – Итак, молодой человек, я весь к вашим услугам...
По изложении Довнаром сути вопроса о выселении Ольги Палем из столицы Серебряный изобразил на своем холеном лице важное глубокомыслие, свойственное мудрецам древности.
– Если дело было только «доложено», его всегда можно «передоложить», дабы в градоначальстве возникли инсинуации, в корне изменяющие прежний взгляд на этот вопрос. Сфера нашего воздействия неограниченна и... сколько вы мне дали?
– Пятьсот, – торопливо ответил Довнар. – Но в случае, если выселение Палем состоится, с моей стороны последует подношение вам роскошной коробки с сотнею лучших сигар.
– Но при этом прошу учесть, что фирма «Петит букет» меня не прельщает, я курю исключительно сигары фасона «Панетелас империалис»... Теперь напрягитесь, дабы подсказать мне те насущные мотивы, кои я мог бы развить в этом деле. Ведь для выселения из столицы требуются весомые факторы, дабы активно воздействовать на канцелярию столичного градоначальника... Надеюсь, она глубоко безнравственна и порочна?
– Кто? – очнулся Довнар, заговоренный адвокатом.
– Ну, вот эта... штучка. Как ее? Палем, кажется....
Довнар толчками приблизил свой стул к адвокату:
– Осмелюсь известить вас, – почти радостно сообщил он, – что в одесском притоне мадам Фаины Эдельгейм до сих пор хранится фотография Ольги Палем, что красноречиво доказывает прежний род ее постыдных занятий.
– Отлично, – одобрил его Серебряный. – Через одесскую полицию затребуем фотографию для приобщения ее к нашему делу, о котором никто не скажет, что оно шито белыми нитками. Но этого, увы, мало... Смелее, молодой человек, инкриминируйте в адрес этой отвратной особы.
Довнар даже перегнулся через стол, сообщая Серебряному зловещим шепотом – как нечто ужасное:
– К тому же она, простите, еврейка...
Серебряный сам был иудеем, но в таких делах, когда вопрос касается кармана, национальные и религиозные признаки можно отстранить, как мешающие служению великой правде – Маммоне.
– Что ж, на этом тоже можно сыграть, – изрек он. – Столица империи все-таки, согласитесь, не резиновая, чтобы под ее крышами умещались... всякие. Продолжайте, пожалуйста.
Если бы Довнар был умнее и проницательнее, он бы сразу заметил, что Серебряный высиживает цыплят из яиц, уже давно сваренных. Присяжный поверенный лишь изображает внимание, отрабатывая полученный аванс, а браться за выселение Ольги Палем никогда не станет. Довнар между тем воодушевился, признавшись в главном, что его мучило:
