Приехавшие из Европы скучали, особенно молодежь:
– Во, тоска зеленая! Хоть бы скандал какой.
– За чем дело стало? – отвечали им ветераны. – Выдь на улицу, тресни первого попавшегося, он тебе сдачи даст, тут набегут отовсюду – и начнется повальное веселье...
По улицам тогдашнего Хабаровска шлялись расхристанные «сынки» – штрафные солдаты, сосланные на Амур из западных гарнизонов. Через город двигались по этапу партии ссыльных на Сахалин, местные чиновники отбирали из каторжанок кухарок и прачек попригожее. Ближе к зиме в Хабаровск забредали отощавшие золотоискатели и начинали «гулять». Для этого скупали весь бархат, какой был в городе, выстилали им грязную мостовую, владелец самородков шагал по бархату, крича: «Знай наших!», перед ним плясали наемные бабы, сзади шли музыканты, русский наяривал на гармошке, а еврей пиликал на скрипке.
– Себя показывает, – рассуждали зрители. – Да и как не показать, ежели от него за версту тыщами пахнет...
Между прочим, один лимончик на Амуре стоил тогда пять рублей. Тут задумаешься: покупать или не замечать? В основном же кормились рыбой. Целая лодка кеты (доверху) стоила рубль или бутылку водки. Красная рыба шла с моря накатом, но, добираясь до Благовещенска, она меняла свои формы, обретая горб и отращивая зубы, почему на рынок и поступала новая рыба – горбуша или зубатка. Водились белуги, судак, карпы, амурский сиг. Осетры попадались в рост человека, такие стоили десять рублей, причем из них выдавливали целое ведро икры. А вот паюсной икры делать в Хабаровске не умели.
Гурманов тогда не водилось. Некоторые, подражая китайцам, охотно поедали даже мясо енота с кунжутным маслом.
– Ну и что? – хохотали. – Все едино «дары природы»...
Рабочих рук не хватало, нанимали пришлых китайцев, умелых столяров и каменщиков. Китайцы работали очень медленно, зато тщательнее русских и вина не пили. Русскому работяге ежегодно выплачивали когда за сто, когда за двести трудовых дней, ибо у них было немало «праздников», а китайцы получали жалованье за все 365 дней в году. Зато китайцы часто дрались между собой. Если кого убивали, то его труп сжигали на окраине города, а пепел отсылали на родину. Особым уважением среди них пользовались местные врачи, судившие о себе откровенно:
– Какой я врач! Я за эти амурские годы совсем позабыл медицину, ибо привык лечить только солдат или матросов...
Преступность существовала. Ворья в Хабаровске тоже хватало – из числа беглых. Воровали с большим знанием дела. Так, например, находились мастера, способные вытащить через окно шкаф или кровать, проделывая эту операцию совершенно бесшумно, даже не вспугнув хозяев. Гулящих баб на Амуре не водилось, потому как любая захочет, так и гуляет. В укор это не ставилось. Старейшей гостиницей в городе считалась «Эльдорадо», разбитая на множество каморок, в стенках между номерами имелись щели в ладонь человека. Местные донжуаны утверждали, что в «Эльдорадо» они целовались с женщинами через стенку:
– Могли бы и дальше пойти в развитии накала страстей, но, согласитесь, это была бы уже сплошная порнография...
Номер в «Эльдорадо» стоил два рубля в сутки. Впрочем, деньги на Амуре всегда были «бешеными».
За ними-то сюда и приезжали, чтобы, отбарабанив срок в пять или десять лет, обрести право на хороший пенсион, после чего уматывались обратно. Но многие оставались навсегда.
Амурские ветераны любили вспоминать старую жизнь Хабаровки, в которой самым сильнейшим впечатлением оставалась встреча с тигром, издающим предупредительное рычание:
– Знаете, что испытал я, услышав его волшебное контральто? Ощущение такое, будто мне в желудок опустили большой кусок льда, а теперь жди-пожди, когда он сам по себе растает...
Тигры, выходя из тайги, ловко «снимали» с постов часовых, однажды через открытое окно утянули за косу спящего китайца, а переваривать пищу они почему-то возлюбили в баньках на огородах, где и отсыпались на душистых березовых вениках.
– Житья от полосатых не стало, – жаловались хозяйки. – Вчерась открываю дверь, гляжу – куча! Думала, «сынки» нагаверзили. Пригляделась – точно, он, полосатый, у самого крылечка во стока наворотил... Мне же за ним и убирай!
Но, пожалуй, страшнее тигров были комары и оводы, а налетавшие с Уссури слепни были громадных размеров, они имели красные глаза упырей, даже солдат обижали:
– Мука мученическая на часах стоять. Ведь он, гад такой, скрозь шинелюгу меня так вжалил, что и присесть не могу...
Это правда: на улицах часто слышались вопли укушенных, особенно доставалось женщинам в открытых платьях. Заканчивая описание амурского быта столетней тому назад бытности, хочу добавить, что «амурцы» славились небывалым плодородием.
Даже интеллигенты, которые в России многодетством никогда не грешили, тут заводили по 10—15 детей кряду.
– Делать-то все равно нечего, – говорили они себе в оправдание. – И сам не заметил, как появились... Могли бы еще и больше, да жена не позволяет, ей, мол, людей стыдно!
Дети на Амуре росли, как грибы в лесу, и никогда ничем не болели, словно заранее были извещены, что никакая медицина на помощь им все равно не придет. Игрушек не было совсем, лишь на Рождество устраивали для них праздничную елку, которую украшали золотыми и серебряными нитями, для чего офицеры гарнизона расплетали «канитель» со своих изношенных эполет.
Дети на Амуре придумывали игры сами: девочки стирали белье и гладили, подражая своим мамочкам, а мальчишки пилили и кололи дрова, подражая мужчинам...
Ольга Палем появилась в этих краях, когда жители Хабаровска уже имели свою газету, а на высоком берегу Амура, скрестив на груди руки, возвышался бронзовый граф Н. Н. Муравьев-Амурский, поставленный здесь в мае 1891 года на вечные времена. Правда, в январе 1925 года здесь появился известный Я. Б. Гамарник, который, руководствуясь железной волей победившего пролетариата, сбросил памятник с пьедестала и велел разбить его на куски, дабы выполнить план по сдаче в утильсырье цветных металлов. Теперь жители нынешнего Хабаровска много лет хлопочут, чтобы возродить исторический мемориал человеку, свято исполнившему завет Екатерины Великой.
Восстановить памятник вполне возможно, ибо в Русском музее сохранилась его бронзовая модель.
...................................................................................................
Казалось, что здесь, на берегах Амура, о ней никто ничего не знает. Она жила очень скромно, ибо Кандинский уже не баловал ее денежными переводами.
Ольга Палем нанималась в услужение семей чиновников или офицеров, ухаживая за их детьми вроде гувернантки, обучала их чтению. При естественном засилии холостяков на Амуре каждая женщина была на вес золота, но пригодной партии она составить не могла, ибо мужчины сначала предъявляли ей некоторые претензии, а потом уж и все остальное, что для Ольги Палем казалось первоначальным условием брака...
Однажды выдался теплый замечательный вечер.
На пристани девчонки продавали ароматные ландыши, а бабы вынесли на продажу крупную картошку красного цвета, когда из низовий реки подошел комфортабельный пароход «Барон Корф», строенный на бельгийских верфях специально для амурского пароходства. Две его палубы сверкали огнями, и весь он казался праздничным, словно зовущим куда-то туда, где будет хорошо.
На крутом берегу Хабаровска красовался общественный сад, в нем гуляла принаряженная публика, играла музыка, вспугивая в кустах золотистых таежных фазанов.
Ольга Палем в одиночестве присела за столик садового кафе, лакей открыл для нее бутылку с шипучим «Аполлинарисом». Она рассеянно слушала мелодии Штрауса, которые старательно исполнял оркестр солдат гарнизона, одетых в белые рубахи.
Кто-то вдруг неуверенно окликнул ее по имени, она обернулась. Перед ней стоял, сияющий пуговицами и кокардой, молодой моряк с простецким добрым лицом и... улыбался.
– Вы разве меня знаете? – спросила Палем.
Он присел рядом с нею, над ним сразу распелись амурские соловьи, певшие гораздо хуже российских, но
