Ногами раздвинув крапиву, Вениамин обошел столб и прочел еще две надписи: «До Екатеринбурга 746 верст», «До Царицыного ключа 9 верст».
Вениамин потер руку, обожженную крапивой, выбрался снова на полянку. Эдуард, нежно схватив Эллу за руку, делал вид, что переживает, но говорил трезво:
– Сегодня же вечером продемонстрируем вам в клубе успехи деревенской самодеятельности. Должен сказать, что наличие целеустремленного человека, душой прикипевшего к народным талантам, является определяющим в их развитии. Вы меня понимаете?
– Эдуард Олегович, – сказал Вениамин, – а что такое Царицын ключ?
– Не знаю, – ответил Эдуард Олегович. – Таким образом, мы с вами, Элла, трудимся на одном, так сказать, поприще.
– Это где-то недалеко, – сказал Вениамин.
На мягкой траве возле пушки были видны продолговатые когтистые медвежьи следы.
– Населенного пункта под таким названием мне не приходилось встречать, – сказал Эдуард. Элла легким движением отобрала у него руку, и Эдуард кинул укоризненный взгляд на Вениамина.
Вениамин пошел вокруг пушки и больно ударился носком о вросшее в землю чугунное ядро. Из пушки когда-то стреляли всерьез, подумал он. В каждом народном предании есть доля правды – может, и в самом деле здесь стояла крепостца и в ней сидел с солдатами майор Полуехтов? Землепроходец? Надо будет поговорить со стариками, а еще вернее – заглянуть в архивы в Свердловске. Людская память куда менее надежна, чем документы…
– Гамияэстомнисдивизаинпаррртистрррес! – раздался страшный переливающийся гортанный вопль.
От неожиданности все замерли.
– Это мне знакомо! – вскричал Вениамин. – Я близок к решению!
Черная тень пронеслась между ветвей, посыпались на землю листья. Показалось, что стало темнее.
Эдуард Олегович сделал хватательное движение руками, надеясь достать эту тень, но движение было незавершенным, словно на самом деле в мыслях фельдшера и не было реального желания схватить страшно кричащее существо.
– Опять? – спросила Элла.
– Тррес, – сказал Вениамин. – Я это расшифрую.
– Просто дикий крик, – сказал Эдуард Олегович. – Пошли, покажу вам нашу сцену и красный уголок. Мы получаем все основные центральные издания, включая журнал «Эстрада и цирк».
Вениамин провел рукой по стволу пушки. Луч солнца упал на темный металл. Божья коровка размером с грецкий орех поползла к солнечному пятну. Было тихо.
7
Андрюша зарядил камеру, положил в сумку телевик и запасные пленки. Не сидеть же весь день дома из-за того, что совершаешь не совсем удачный героический поступок.
Он перекинул сумку с камерой через плечо и только спустился с крыльца, как в калитку вбежала Ангелина с крынкой в руке. При дневном свете она казалась иной, более обыкновенной.
– Вы уже встали? – удивилась Ангелина.
– Скоро девять, – сказал Андрюша. – Все ушли, я один задержался. Миновало множество событий. Утро было бурным.
– Жалко. Я с фермы бежала, хотела вас парным молоком угостить. Городские поздно встают. Я знаю, сама в городе поздно вставала. А вы спешите?
– Нет, – сказал Андрюша, – я с удовольствием.
Ангелина вдруг покраснела, видно, взгляд Андрюши показался ей слишком восхищенным. Уловив ее смущение, Андрюша смутился и сам и потому первым, не оглядываясь, пошел в дом.
– Я тоже с вами молока выпью, – сказала Ангелина. – Садитесь. А они куда ушли?
– Эдуард Олегович им деревню показывает.
– Чего у нас показывать? – сказала Ангелина, доставая из буфета чашки, а с полки пустую литровую банку. – Он и не знает. Чужой. Лучше бы Колю позвали.
– Коля нам легенду рассказал, а потом убежал. – Андрюша с интересом смотрел, как Ангелина налила полбанки молока, потом зачерпнула ковшом холодной воды и разбавила молоко. – Зачем так? – спросил он.
– А вы из крынки не станете, – сказала Ангелина и улыбнулась. – Вы подумали, я жадничаю?
– Разумеется, – сказал Андрюша. – Я подозрителен.
– Попробуйте, если не верите.
Глаза у нее стали веселые, синие, в голубизну. Молоко лилось в стаканы густым киселем.
– Так и сказали бы, что сливки.
– Это молоко, – сказала Ангелина. – Такое доим. – Она фыркнула, нос дернулся кверху, жемчужные зубы сверкнули на солнце. Андрюша сидел, разинув рот, и такое восхищение было на его лице, что Ангелина отмахнулась, сказав сквозь смех: – Чего уставился? У меня жених.
– Василий?
– Нет, Василий только претендент. Безнадежный. Жених у меня в Норильске. Мы в училище по переписке солдат выбирали, фотографиями менялись. Он в меня влюбился, а я нет. Но человек надеется.
– Значит, и не видела?
– Может, увижу. А ваш товарищ музыкальный. Шуберта знает. Я его в темноте не разглядела, а голос приятный.
Ангелина подлила в стакан воды, получилось молоко, жирное, густое.
В окно постучали. На подоконнике с той стороны сидел громадный черный ворон.
Ангелина отворила окно, ворон перелетел на стол, сурово посмотрел на замершего Андрюшу, кивнул ему, потом повернулся к Ангелине, кивнул и ей.
– Сейчас, – сказала Ангелина, доставая с полки кусок хлеба. Ворон схватил ломоть большим массивным клювом, как плоскогубцами, перепрыгнул на подоконник.
– Это еще что за явление народу? – спросил Андрюша.
– Григорий, – сказала Ангелина. – Что-то он в последнее время осторожный стал, опасается. А раньше совсем ручной был.
– У вас не деревня, а зоопарк какой-то, – сказал Андрюша.
Ворон шумно хлопнул крыльями и улетел.
– Ты медведя имеешь в виду? Он в лесу живет.
– Приходящий, значит? А почему он из пушки стреляет?
– Ой, это тебе лучше мама расскажет! Сколько себя помню, стреляет. Круглый год. Без этого нам нельзя – даже коровы без пушки в стадо не пойдут. Раньше, когда я девчонкой была, у нас медведица служила, потом подохла. Она этого Мишку с малолетства сюда водила, приучала. Пошли, что ли? А то мне обратно на ферму пора.
– Спасибо за молоко, – сказал Андрюша.
Они вышли. Громадный черный ворон сидел на крыше и клевал ломоть хлеба.
8
Хоть Ангелина и утешила Андрюшу, что смеяться не будут, все-таки он через деревню не пошел, а свернул в другую сторону, к околице. За льняным полем виднелась речка, узкая и чистая. Солнце поднялось высоко и припекало, но от голубых гор, поднимавшихся над близким темным лесом, тянул ветерок.
С дороги открылся умиротворенный вид на деревню. Андрюша достал камеру. И тут услышал за спиной голоса.
Голоса стихли. Босые пятки, отбивавшие дробь по дорожке, стихли тоже. Разумеется, они остановились и наблюдают.
– «Зоркий-Эм» у него. С «Юпитером». Я знаю.
– Какой «Зоркий»! Я что, «Зоркий» не узнаю?
Ребята углубились в спор, уходить не собирались, видно, ждали, когда фотограф обернется и разъяснит.
