— Доброе утро. — Доротея поворачивается к Кейс. — Как ваше самочувствие?
— Спасибо, прекрасно. А ваше?
— Вы же знаете, мне пришлось слетать во Франкфурт к Хайнцу. (Типа по вашей милости.) И маэстро опять оказался на высоте. Кстати, Хайнц очень хорошо отозвался о «Синем муравье». Слышите, Бернард? Он сказал, что это как глоток свежего воздуха.
Доротея глядит на Кейс с улыбочкой. Стерва. Кейс улыбается в ответ.
Доротея садится рядом со Стоунстритом; в руках у нее очередной конверт с катушками.
— Хайнц нарисовал эмблему прямо при мне. Большая честь — наблюдать, как маэстро работает.
— Покажите.
— Да, конечно.
Доротея не торопясь разматывает веревочку, засовывает пальцы в конверт и вынимает картонный квадрат формата А4, как и в прошлый раз. На картонке нарисован Мишлен в одной из своих ранних, наиболее тошнотворных ипостасей — не сегодняшняя раздутая ниндзя-черепашка без панциря, а пожилое пресыщенное существо с сигарой, похожее на мумию со взбухшими ногами.
— Бибендам, — произносит Доротея.
— Это что, ресторан? — удивленно спрашивает Стоун-стрит. — На Фулхам-роуд?
Он сидит рядом с Доротеей и не видит, что нарисовано на картонке.
Кейс едва сдерживает крик.
— Ой, — говорит Доротея. — Как же я дура. Это ведь другой проект.
Бибендам отправляется обратно в конверт.
Доротея извлекает новый дизайн эмблемы, несколько секунд держит его перед Кейс, а потом с какой-то небрежностью показывает Бернарду.
Бывший сперматозоид-шестидесятник превратился в нечто кометообразное, размытую и более энергичную версию существующей эмблемы, которой уже более десяти лет.
Кейс безуспешно пытается открыть рот и что-то сказать. Откуда Доротея узнала? Кто ей сказал?
Пауза затягивается.
Рыжие брови Стоунстрита медленно ползут вверх — миллиметр за миллиметром, — изгибаясь вопросительными дугами.
— Ну?
Бибендам. Это его имя. И еще так называется ресторан в обновленном «Домике Мишлена», который Кейс, разумеется, обходит за три квартала.
— Кейс, вам нехорошо? Хотите выпить воды?
Впервые она увидела Бибендама во французском журнале, когда ей было шесть лет. Ее вырвало прямо на страницу.
— Он получил утку в лицо на скорости двести пятьдесят узлов.
— Простите?..
В голосе Стоунстрита звенит беспокойство, он начинает вставать.
— Все в порядке, Бернард. — Кейс изо всех сил вцепляется в край стола.
— Принести вам воды?
— Нет, не надо. Я имею в виду новый дизайн. Он подойдет, все в порядке.
— Вы так побледнели… Как будто увидели призрака. Доротея ухмыляется.
— Я… просто… Это работа Хайнца. Она меня… потрясла. — Кейс пытается сложить губы в улыбу.
— В самом деле? Ну, это просто замечательно!
— Да, — кивает Кейс. — Но мы ведь с вами закончили, да? Теперь Доротея вернется к себе во Франкфурт. А я вернусь в Нью-Йорк. — Она неуверенно встает, держась за спинку стула. — Если можно, вызовите мне машину.
Она не хочет смотреть на Доротею. Вот кто сделал сегодня резкое движение. Один-ноль, Доротея выиграла. Потрясение очень глубокое, не идет ни в какое сравнение с вторжением азиатских шлюх. Это гораздо хуже. Очень мало людей знает об истинном масштабе ее фобии, и еще меньше — о конкретных эмблемах, вызывающих болезненную реакцию. Ее родители, несколько психиатров, самые близкие друзья, максимум трое бывших любовников. Больше никто.
А Доротея знает.
Кейс на негнущихся ногах подходит к двери, берется за ручку, оглядывается.
— До свидания, Бернард. До свидания, Доротея. Стоунстрит выглядит озадаченным.
Доротея светится от радости.
К этому часу энергичная толпа на улицах Сохо рассосалась. Машина, слава богу, уже стоит у входа.
На подъезде к Парквею Кейс берется за кошелек, чтобы расплатиться с водителем, но вспоминает, что это машина «Синего муравья».
Открыть подъезд. Подняться по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Приготовить черные немецкие ключи.
К дверной ручке привязан жирный Мишлен, сделанный из белого фетра. Подвешен за горло на черном шнурке.
Кейс начинает кричать. Берет себя в руки. Закрывает рот ладонью.
Вдох, выдох.
— Он получил утку в лицо на скорости двести пятьдесят узлов.
Черный волосок на месте. Пудру с ручки, разумеется, смахнули, но периметр по-прежнему в безопасности.
Кейс старается не глядеть на чудовище, прикрученное к двери. Это просто кукла. Обычная кукла. Немецкий ключ вонзается в замок.
Зайти внутрь, запереть дверь, накинуть цепочку.
Дребезжит телефон.
Она вскрикивает.
После третьего звонка поднимает трубку:
— Але?
— Это Хьюберт.
— Хьюберт?..
— Конечно, кто же еще. Итак?
— Что, «итак»?
— Утро вечера мудренее.
Кейс открывает рот, но слова застревают в горле.
— Вы подписались под эмблемой Хайнца, — продолжает он. — Значит, дело сделано. Поздравляю.
В трубке слышен приглушенный звук рояля. Фоновая музыка коктейльного зала. Сколько сейчас времени в Нью-Йорке?
— Я собираю чемоданы, Хьюберт. Беру такси в Хитроу, потом первым же рейсом домой.
Наконец-то озвучено то, чего она хочет больше всего на свете.
— Замечательно. Значит, мы можем все обсудить, как только вы прибудете.
— Вообще-то я лечу в Париж.
— Париж? Ладно. Я там буду завтра утром. Мой клиент как раз должен мне один полет на «Гольфстриме» [14]. Заодно и долг получу.
— Послушайте, Хьюберт, тут нечего обсуждать. Я все сказала в субботу.
— Вы помирились с Доротеей? Он меняет тему разговора.
— Вы меняете тему, Хьюберт.
— Бернарду показалось, что вам стало плохо при виде нового дизайна.
