— Диетическую. Если это не составит тебе большого труда.
— Классическую или «декаф»?
— Классическую.
Негромкий звук, отдаленно — весьма отдаленно — похожий на смех.
— С-т-таканов нет.
— Тогда банку, пожалуйста.
Снова этот тявкающий звук.
— Я т-тут пролила н-немного, — сказала Шеветта. — Р-р-руки т-трясутся.
Чуть скосившись, Райделл увидел, как рука в резиновой перчатке берет красную банку, обрызганную коричневыми каплями кока-колы.
— Благодарю вас. Теперь вы можете снять штаны.
— Чего?!
— Штаны. Вот эти самые, черные. Стягивайте их медленно, без рывков. А носки мне нравятся. Их мы, пожалуй, оставим.
Лицо, отраженное в черной бездонности ветрового стекла, исказилось, а затем застыло, стало каким-то равнодушным, отсутствующим. Шеветта расстегнула пояс, наклонилась и начала стягивать с себя узкие, непослушные лосины.
— Теперь вернитесь, пожалуйста, на прежнее место. В ту же позицию. Вот так. Я хочу рассмотреть вас получше. А ты, Райделл, ты тоже хочешь?
Райделл повернулся. В свете потолочной лампочки крепкие, мускулистые ноги девушки казались мертвенно-бледными. Убийца жадно приложился к банке, затем поставил ее на приборную панель, рядом с очками, и отер рот тыльной стороной затянутой в полупрозрачный пластик руки.
— Ну, как, Райделл, недурно? — он кивнул в сторону Шеветты. — Тут намечаются определенные перспективы.
Райделл смолчал.
— Или ты возражаешь?
Райделл продолжал молчать.
Короткий, тявкающий смешок. Еще один глоток из красной банки.
— Ты ведь думаешь, что мне нравилось свежевать этого говнюка, верно ведь, Райделл?
— Я не знаю.
— Не знаешь, но думаешь, что мне нравилось. Ты считаешь, что я получал удовольствие, я знаю, что ты так считаешь. И правильно считаешь. Я действительно получал удовольствие. Ловил кайф. Только тут есть один отличительный момент, знаешь какой?
— Момент?
— У меня не стоял. Я работал над этим говнюком, а у меня не стоял. Вот такой вот отличительный момент.
— Ты его знал?
— Что?
— Я подумал, может, ты его вот так из каких-то там личных чувств.
— А-а. В некотором смысле я знал его. Знал. Знал так, как никто не должен знать никого. Я знал все, что он делает, все, Райделл, все. Я засыпал под его храп. Дело дошло до того, что по храпу, да просто по дыханию я мог точно определить, сколько он принял.
— Принял?
— Он пил. Он, серб этот. Ты ведь был полицейским, верно?
— Да.
— А приходилось тебе вести за кем-нибудь наблюдение?
— До этого не дорос.
— Забавная это штука — следить за людьми. Ездить за ними повсюду — куда объект, туда и ты. Они тебя не знают. Но они знают, что ты где-то здесь. Ну, не знают, конечно, но догадываются. Исходят из того, что ты здесь, рядом. Но они тебя не знают. Иногда они смотрят на кого-нибудь в баре или, там, в холле гостиницы, и ты понимаешь, что они думают, что это ты — тот, который за ними следит. И всегда ошибаются. А когда понаблюдаешь за таким месяц, два месяца, три месяца, начинаешь его любить. Любить, Райделл, любить.
По белому, судорожно напряженному бедру Шеветты прокатилась волна дрожи.
— Ну а потом, еще через несколько месяцев, через два десятка перелетов с места на место, через две дюжины гостиниц все меняется. Становится совсем наоборот.
— И ты больше их не любишь?
— Нет. Не люблю. Проходит какое-то время, и ты уже ждешь, чтобы он оступился. Чтобы он предал, не оправдал доверия. Ведь курьеру оказывается колоссальное доверие. Жуткая это вещь — доверие.
— Курьеру?
— Вот ты посмотри на нее, Райделл, посмотри. Уж она-то знает. Она всего лишь развозит по Сан- Франциско какие-то там бумажки, и все равно — она курьер. Ей оказывают доверие. Информация обретает материальную форму. И она переносит эту информацию с места на место, так ведь, красавица?
Шеветта молчала и не шевелилась. Сфинкс — вот кого она напоминала сейчас, в этой позе. Белые пальцы глубоко зарылись в светло-серую обивку центрального сиденья.
— Вот этим я, Райделл, и занимаюсь. Слежу за доставкой. Слежу за курьерами. Охраняю их сон и покой. — Он допил кока-колу и уронил банку на пол. — Людей, пытающихся изъять у них информацию, я убиваю. Это — самая приятная часть моей работы. Ты бывал в Сан-Хосе?
— Коста-Рика?[31]
— Да.
— Нет, не приходилось.
— Вот где люди понимают, как нужно жить.
— Ты работаешь на эти хранилища информации, — догадался Райделл.
— Я этого не говорил. Это кто-то другой проболтался.
— И он тоже, — добавил Райделл. — Он должен был доставить кому-то очки из Коста-Рики, а она их украла.
— Узнав о пропаже, я обрадовался. Несказанно обрадовался. Мой номер был рядом, смежный. Я открыл дверь и вошел. Я представился. Он увидел Лавлесса. В первый и в последний раз.
Левая рука убийцы поднялась и начала ожесточенно скрести голову, можно было подумать, что его заели вши. Однако пистолет не дрогнул, не шелохнулся, словно зажатый в тисках пристрелочного станка.
— Лавлесс?
— Мой nom de хрень[32].
Последовала длинная трескучая фраза, вроде бы по-испански, из которой Райделл уловил только слова nombre de что-то там[33].
— А вот ты, Райделл, ты как думаешь, у нее там туго? Я люблю, когда туго.
— Ты американец?
Голова убийцы слегка качнулась, глаза поплыли куда-то в сторону, но тут же снова воткнулись в Райделла, такие же светлые и незамутненные, как хромированный ободок на дульном срезе его пистолета.
— А ты хоть знаешь, кто завел эти хранилища?
— Да, — кивнул Райделл. — Картели[34]. Колумбийцы.
— Верно. В восьмидесятых они завезли в Центральную Америку первые экспертные системы, координировать транспортировку. Для установки и отладки этих систем потребовались специалисты. Война наркотиков, Райделл, война. В ней участвовало много американцев, кто — на одной стороне, кто — на другой.
— Седая старина, — пожал плечами Райделл. — Теперь мы сами производим все нужные нам наркотики.
— А у них за это время появились хранилища. Теперь им даже не нужно мараться с наркотиками. У
