них спасает от СПИДа?
— Нет, — сказал он через пару минут, — ты должен вернуться на работу. Ты, действительно, защищаешь людей, в этом нет никакой фальши. И тебе нужно зарабатывать на хлеб.
— А как же ты?
— Что — как же я?
— Они выследят тебя и убьют. И тебя, и ее.
— И тебя тоже, если узнают о наших разговорах. Зря я сюда приехал, да что уж теперь плакаться. Просто нам с Шеветтой нужно линять, и поскорее, чтобы не впутать в это дело тебя и твою маму.
— Нет, — качнул головой Саблетт, — что бы ты там, Берри, ни говорил, на них я работать не буду. Но и здесь я тоже не останусь. Надоело.
Райделл вспомнил упрямого техасца в полной интенсекьюровской форме, нашивки, глок и все дела, и в тот же момент эта бредовая идея вроде как вздрогнула, перевернулась, открыв глазу свои новые, совершенно неожиданные стороны. Ты что, хочешь еще одного человека затащить в дерьмо по самые уши? — спросил кто-то, прятавшийся в его мозгу. Это просто нечестно.
— Саблетт, — сказал Райделл через минуту, — я бы мог предложить тебе такую работу, о какой ты, скорее всего, никогда и не думал.
— Какую? — заинтересовался Саблетт.
— Влипнуть на пару со мной.
33
Сейчас он спит. Рис и карри с таиландского лотка. Спрашивал, куда делась девушка. Сказал ему, что она звонила Фонтейну, неизвестно откуда. Почему ушла и когда вернется — тоже неизвестно. Револьвер на полке. Трогать его не хочется (холодный, тяжелый, пахнет оружейным маслом, на выступах ребристого барабана и по краям ствола воронение стерлось, обнажив тусклый, серебристый металл. «СМИТ И ВЕССОН». Томассон). Перед сном он снова говорил о Шейпли.
А что его замочили, так это, Скутер, чистое паскудство, то же паскудство, что и всегда и везде. Такая вот гнусь, посмотришь и думаешь, ну какого хрена эти долбаные религии существуют так долго, да и вообще, откуда они взялись на нашу голову. Вот и с ним будет то же самое, мудаков всегда хватает, и пойдут они мочить людей и будут считать, что ради него, скажут, что ради него, а там разбирайся, как хочешь. Ты не знаешь, наверное, а были такие психи, почитатели Распятого Христа, так они даже не разговаривали, кроме как в понедельник, а в понедельник они знаешь что делали? Шли и выкапывали одну лопату земли из могилы, каждый из своей. А время от времени кто-нибудь из них решал, что на него сошел Дух, вот тогда они это и делали, все честь по чести, специальными хромированными гвоздями, которые у них всегда при себе были, на шее в мешочке, обязательно из кожи нерожденного ягненка, только так. Кой хрен, да они ж были еще психованнее тех, что его замочили. Где-то после девяносто восьмого их и вообще не осталось, поубивали друг друга — и дело с концом, не знаю уж, куда делся последний.
34
— «Полостная операция», вот как он называется. Талита Морроу, Тодд Проберг, Гэри Андервуд, девятьсот девяносто шестой.
Миссис Саблетт лежала в кресле с холодным компрессом на лбу. Вчетверо сложенная тряпка — из точно такой же ткани были сшиты ее шлепанцы — начинала уже подсыхать.
— Нет, не видела, — сказала Шеветта.
Она перелистывала журнал, чуть ли не целиком посвященный преподобному Фаллону.
Бывшая эта артистка, Гудрун Уивер, стоит на какой-то сцене, облапила Фаллона сзади и улыбается. А если бы лицом к лицу, подумала Шеветта, то его нос уперся бы ей в ключицу или чуть пониже. А кожа у него розовенькая и гладкая, как на парафиновых фруктах, которыми украшают витрины, — может, и ему парафин впрыснули? Розовый. И волосы тоже жуткие, вроде короткого парика, но только это такой парик, что того и гляди слезет с головы и пойдет прогуляться.
— Там все вертится вокруг телевидения, — объяснила миссис Саблетт. — Ты понимаешь, насколько это важно для Церкви?
— А про что он?
— Талита Морроу, она телевизионный репортер, а Тодд Проберг — грабитель, банки грабит. Только он хороший грабитель, деньги ему нужны не на что-нибудь там, а чтобы сделать жене пересадку сердца. Кэрри Ли, ее-то ты наверняка знаешь. Поздняя роль, когда она достигла уже полной артистической зрелости. Эпизодическая, но очень яркая. Ну так вот, Гэри Андервуд, они были когда-то с Талитой и разошлись, но он все еще по ней сохнет — даже чересчур. У него эта — как там это слово? — эротомания, он вообще ни про что больше и не думает, и это толкает его на жуткие поступки. Он посылает ей непонятные, угрожающие вещи, сперва порубленные «барби», затем — дохлый белый кролик, кружевное белье с пятнами крови…
Понесло старушку. Еще в раннем детстве Шеветта научилась отключать внимание, чтобы не слушать материнских нотаций, сейчас она сделала то же самое. Интересно, о чем это они на кухне перешептываются? Не иначе что-то задумали.
Большая синеватая муха взлетела с одной из резных полочек, описала по комнате круг и уселась на
