— Но ведь и нам это доставляет удовольствие.
— Да, конечно, но все же существуют и более приятные места для дружеской беседы. После того, что тебе пришлось испытать, ты наверняка мечтаешь вымыться и как следует поесть, верно? Ты же, я полагаю, голоден как волк!
Эрагон посмотрел на яблоко, которое все еще держал в руке, и с сожалением понял, что было бы невежливо еще раз откусить от него, когда эта бесконечная аудиенция уже близится к концу.
Насуада перехватила его взгляд и сказала:
— Твое лицо говорит за тебя, Губитель Шейдов. У тебя сейчас вид, как у оголодавшего волка зимой. Что ж, не буду больше тебя терзать. Ступай, вымойся и приведи себя в порядок, а потом надень самую красивую свою котту, и я буду просто счастлива, если ты согласишься присоединиться ко мне за ужином. Хотя, как ты и сам, должно быть, понимаешь, ты не будешь там единственным гостем, ибо дела варденов требуют моего постоянного внимания даже во время трапезы, однако ты бы очень скрасил для меня этот ужин, если бы согласился прийти.
Эрагон подавил желание поморщиться при мысли о том, что еще несколько часов придется отражать устные атаки тех, кто хотел бы использовать его в своих собственных интересах или же просто удовлетворить свое любопытство относительно Всадников и драконов. И все же отказать Насуаде он был не в силах и с поклоном принял ее приглашение.
16. Ужин с друзьями
Эрагон и Сапфира оставили алый шатер Насуады и в сопровождении отряда эльфов, которые тут же их окружили, направились к той небольшой палатке, которую Эрагон занял сразу же после сражения на Пылающих Равнинах. Возле палатки его уже ждала целая бочка горячей воды, над которой вились кольца пара, просвеченные неярким закатным солнцем. Однако Эрагон не сразу бросился мыться, а, пригнувшись, нырнул в палатку.
Проверив, все ли его немногочисленное имущество в порядке после столь долгого отсутствия, Эрагон скинул с плеч мешок, осторожно вынул оттуда свои доспехи и спрятал под лежанку. Их нужно было еще как следует обтереть тряпицей и смазать маслом, но эти заботы Эрагон решил пока отложить. Затем он засунул руку еще глубже под лежанку, пока пальцы его не уперлись в тряпичную стенку и не нащупали возле нее какой-то длинный твердый предмет, довольно тяжелый и завернутый в грубую мешковину. Положив сверток себе на колени и развязав узлы, Эрагон принялся разматывать ткань.
Дюйм за дюймом стала видна потертая кожаная рукоять короткого, в полторы ладони длиной, меча Муртага. Обнажив полностью рукоять, гарду и часть сверкающего лезвия, Эрагон немного помедлил. На лезвии остались зазубрины после того, как Муртаг блокировал этим мечом удары, наносимые Зарроком.
Эрагон довольно долго сидел, уставившись на меч, и в Душе его бушевала целая буря чувств. Он и сам не понимал, что побудило его тогда, через день после сражения, вернуться на плато и вытащить этот короткий меч из грязи, в которую швырнул его Муртаг. Даже после одной-единственной ночи, проведенной в сырости, стальное лезвие покрылось пятнышками ржавчины, и лишь с помощью заклинания Эрагон остановил ее распространение. Возможно, именно потому, что Муртаг украл его собственный меч, Эрагон чувствовал себя обязанным взять меч Муртага как бы в обмен, словно этот обмен, неравный и вынужденный, способен был какого приуменьшить его утрату. Возможно, впрочем, он сделал это и просто потому, что хотел сохранить некое напоминание об этой кровавой схватке. А может быть, что в душе его все же теплились еще некие дружеские чувства к Муртагу, теперь почти уснувшие, поскольку мрачные обстоятельства все же заставили их пойти друг против друга. И не имело значения, какое отвращение питал Эрагон к тому, во что превратился теперь Муртаг; он все же не мог ему не сочувствовать, не мог забыть те узы дружбы, что связывали их совсем еще недавно. У них с Муртагом была одна судьба. Если бы не случайность рождения, он, Эрагон, вырос бы в Урубаене, а Муртаг — в долине Паланкар, да и теперешнее их положение могло быть диаметрально противоположным. Их жизни оказались неразделимо переплетены друг с другом.
Глядя на серебристую сталь, Эрагон составлял заклинание, способное разгладить на лезвии малейшие шероховатости, убрать выбоины и зубцы на острие и восстановить крепость самого клинка. Однако его не оставляла мысль: а стоит ли это делать? Тот шрам, который оставил ему Дурза, он тоже долго сохранял как напоминание об их встрече, по крайней мере до тех пор, пока драконы не удалили этот безобразный рубец во время Агэти Блёдрен. Так, может, ему и эти «шрамы» на клинке стоит сохранить? Да и хорошо ли для него самого носить на бедре столь болезненное напоминание? И как воспримут это остальные вардены? Особенно если он вздумает пустить меч предателя в дело? Меч Заррок был даром Брома; Эрагон не мог отказаться принять этот меч, да и никогда не жалел, что сделал это. Однако сейчас ничто не могло заставить его признать своим какой-то безымянный клинок, лежавший у него на коленях.
«Мне нужен меч, — в который уже раз подумал он. — Но
Эрагон снова обмотал клинок мешковиной и сунул под лежанку. Затем, взяв чистую нижнюю рубаху и теплую нарядную котту, вышел из палатки и стал мыться.
Вымывшись и переодевшись в тонкую сорочку и вышитую эльфами котту, он отправился на встречу с Насуадой, назначенную ею возле палаток целителей. Сапфира предпочла лететь, сказав:
«Для меня на земле слишком тесно, слишком уж здесь много людей; и я все время спотыкаюсь о палатки. И потом, если я пойду рядом с тобой, вокруг нас опять соберется такая толпа, что вряд ли мы вообще сможем двигаться».
Насуада поджидала его возле трех флагштоков, с которых свисало с полдюжины праздничных флажков, казавшихся в холодеющем воздухе совершенно безжизненными. Она переоделась и теперь была в легком летнем платье цвета бледной соломы. Ее густые, как мох, волосы были уложены в высокую прихотливую прическу из всевозможных узлов и косичек. Все это сооружение удерживалось одной- единственной белой лентой.
Насуада улыбнулась Эрагону, и он улыбнулся ей в ответ, ускорив шаг. Подойдя ближе, он увидел, что его охранники смешались с ее охраной и Ночные Ястребы проявляют затаенную подозрительность, а эльфы ведут себя совершенно невозмутимо.
Насуада взяла его за руку, и, ведя приятную беседу, они двинулись сквозь море палаток. Над лагерем кружила Сапфира, которая была вполне довольна тем, что можно дождаться, пока они не дойдут до места назначения, и только тогда попытаться приземлиться. Эрагон и Насуада говорили о многом, но ни о чем особенно важном, однако ее сообразительность, живость и разумность в очередной раз совершенно очаровали его. Ему было легко говорить с ней и еще легче ее слушать, и уже одна эта легкость в общении заставила его понять, как же все-таки она дорога ему. Ее власть над ним значительно превосходила ту власть, какую сюзерен имеет над своим вассалом. И понимание того, сколь велико их единство, тоже было для него чем-то новым. Кроме тети Марианн, которую Эрагон едва помнил, он вырос в мире мужчин и мальчишек и никогда не имел возможности дружить ни с одной женщиной. Отсутствие подобного опыта приводило к неуверенности, а эта неуверенность, в свою очередь, делала его неуклюжим и при общении с Арьей, и при общении с Насуадой. Но Насуада, похоже, ничего этого не замечала.
Она остановила его перед какой-то палаткой, которая как бы светилась изнутри благодаря множеству горящих там свечей; оттуда доносилось негромкое журчание голосов.
— Ну, — сказала Насуада, — сейчас нам опять предстоит нырнуть в болото политики. Приготовься.
Она откинула полог палатки, и Эрагон даже подскочил, когда целая толпа находившихся внутри людей взревела:
— Сюрприз!
Широкий стол, устроенный на козлах, занимал весь центр палатки. За этим столом сидели: Роран, Катрина и не менее двадцати бывших односельчан Эрагона из Карвахолла — включая Хорста и его семейство, — а также травница Анжела, Джоад, его жена Хелен и еще несколько человек, которых Эрагон не знал, но более всего они были похожи на моряков. Полдюжины детишек играли на полу возле стола; они, правда, тут же замерли и уставились на Насуаду и Эрагона, открыв рот и явно не в силах решить, кто же из
