только удовольствие посмотреть на нее, если бы вдруг возле медведицы не появился самый обыкновенный ребенок в возрасте пяти — семи лет. До них было по прямой метров двести, и Дунда совершенно отчетливо увидел, что ребенок, несколько сутуловатый, голый, с черными взъерошенными волосами, стремглав выскочил из ольховой заросли, потрепал медведицу за ухо и легко и быстро кинулся вслед за бурым медведем, уже почти пересекшим поляну.
За бинокль Дунда схватился слишком поздно. Он лишь на миг поймал в окуляры темно-шоколадное тело, с ловкостью дикой кошки скользнувшее в зелень ольхи, но зато с минуту наблюдал за розовой медведицей, степенно шествующей следом за ребенком.
— Нет, невероятно, — первым опомнился Скочинский. В его карих, широко расставленных глазах было полнейшее недоумение. — Очевидно, это какая-то фантасмагория. Федор Борисович, ради бога, объясните, как это понимать?
Дунда опустил бинокль, теперь уже бесполезный. На его лице была написана растерянность.
— Ничего не пойму! Неужели нам показалось?…
Но у Ибрая сердито загорелись глаза. Он совсем забыл, что перед ним командир, а он всего-навсего проводник, и запальчиво закричал на него:
— Зачем так говорить? Тебе показалось, ему показалось, но мне не показалось. Я все видел. Мой глаз вострый. Маленький баранчук бежал. Последнего аю за ухо дергал!..
Да, это уже было неопровержимо. Все трое видели, как голый ребенок, шустро, с звериной ловкостью выскочивший на чистое место, дернул медведицу за ухо, как будто играя с нею, и потом быстро пересек поляну.
— Ах, — с досадой сказал Скочинский, — если бы не Казанцев, мы бы сейчас попытались поймать это загадочное существо.
— Вряд ли успели бы пересечь им путь, — ответил Дунда. — Но попробовать стоило.
— А может, рискнем?
— Нет, Николай, нельзя. Не можем. Казанцев для нас важнее.
Скочинский тихонько выругался и даже плюнул с досады, понимая, что они действительно не могут даже попытаться выручить ребенка, приставшего каким-то образом к медведям.
Они еще долго продолжали смотреть в том направлении, где скрылась странная троица, но больше ничего не увидели. Сплошные заросли ольхи дальше были непроницаемы.
Дунда неожиданно рассмеялся, направляясь к отряду.
— Чему вы смеетесь? — спросил Скочинский.
— Да тому, Коля, что, расскажи мы об этом людям, нас всех троих попросту назовут фантазерами.
— Но ведь факт, неопровержимый факт, Федор Борисович! — воскликнул Скочинский, растерянно посматривая то на Ибрая, то на Дунду.
— Именно факт. Уникальный в своем роде факт. Более того, бесспорно представляющий огромный интерес для науки. Но что поделаешь? Видно, всему свое время.
Весь остаток дня Ибрай был молчаливей обычного. В каком-то тревожном раздумье он теребил и теребил свою жиденькую бороденку, оставленную под широким косяком челюсти, и все чего-то потихоньку нашептывал: не то молился, не то рассуждал. Дунда попросил его ни о чем никому не рассказывать, дабы не отвлекать внимание бойцов от их главной заботы.
— Если удачно справимся с заданием, попробуем на обратном пути прочесать горы, — сказал он. — А сейчас пока об этом ни слова.
Но сам, оставшись наедине со Скочинским, признался, что никак не может сосредоточиться, чтобы хорошенько обдумать план перехвата Казанцева.
— Честное слово, этот ребенок не выходит у меня из головы. Помню, я где-то читал, что звери иной раз вскармливают детей; кажется, есть об этом у известного натуралиста Паргамина в его книге «Мир животных». Но как-то мы разговорились с отцом. Он, между прочим, отличный психиатр. Так вот он заявил тогда, что все это вздор. Паргамин просто взял на веру старые россказни и легенды и привел их как факты. А на самом деле все эти так называемые «феральные» дети, будто бы воспитанные зверями, не что иное, как больные, страдающие резко выраженной формой аутизма. У таких детей налицо все признаки дикого зверя. Но ведь тут мы сами видели ребенка в окружении медвежьей семьи?
— А я вообще впервые об этом слышу от вас, Федор Борисович. Сроду никогда не слыхал, что детей могли бы воспитать дикие звери. Я не беру в расчет легенду о Капитолийской волчице. Да они, по моему разумению, обязаны их сожрать, вот и все.
Скочинский считал себя русским, хотя прадед его был чистокровным поляком, женившимся на дочери русского чиновника. Отец служил смотрителем сельскоприходских школ в Кыштыме, но перед революцией был арестован царской охранкой за участие в подпольном кружке РСДРП и сослан на Ухтинские лесоразработки, где вскоре и умер от воспаления легких. Мать переехала с сыном в Челябинск к родственникам. Николай не успел окончить гимназию: началась революция. В девятнадцатом ушел на колчаковский фронт, затем после ранения попал в Среднюю Азию. Там-то и сдружился с Дундой.
— Хотел бы я знать, — сказал Скочинский, — о чем сейчас думает наш проводник? Пригласите его на чашку чая, Федор Борисович.
— Пожалуй, — согласился Дунда.
Бойцы в это время спокойно отдыхали в ольховом лесу после длительного и тяжелого перехода. Конникам было уже известно, что часть отряда выступит по горам пешими, а другая часть закроет дорогу, идущую вниз с перевала. Они чистили оружие, купались в холодной ключевой воде, отдыхали, набираясь сил для решительной схватки с бандой Казанцева.
Когда Ибрая позвали к командиру, он подошел к нему неторопливой, увалистой походкой кочевника, пощелкивая время от времени по голенищу сапога изящной камчой.
— Я слушаю, товарищ начальник.
— Садитесь, Ибрай, — пригласил Дунда. — Чай будем пить. Коля, налей-ка нам всем по кружечке.
Скочинский расстелил попону, поставил на нее три кружки и стал разливать из закопченного на костре чайника густую янтарную жидкость. У Ибрая при виде душистого чая сузились и потеплели глаза.
— Я сейчас, — сказал он и ушел к своему седлу, отвязал от него вязанные из верблюжьей шерсти торока и принес их к импровизированному столу. На попоне появился овечий сыр, варенный на молоке сахар и две лепешки. — Айда кушай, товарищ начальник. Раньше я и так небогато жил, а теперь совсем бедным стал. Шайтан ак-урус все грабил, женщин всех убивал, детишек тоже убивал. Один только баранчук остался. Зря не разрешил брать с собой, товарищ начальник. Больно хороший баранчук. Умный, учиться хочет. Только надо скорее ак-урус бить. Пожалуйста, бей скорее, товарищ начальник.
— Разобьем, дорогой Ибрай. Обязательно мы разобьем Казанцева и за все с него спросим, если живым поймаем.
— Дай бог, дай бог, — проговорил Ибрай и воздел для молитвы руки. — Алла бесмулла, рахим алла!
Он взял кружку и, держа ее, как держат пиалу, осторожно отхлебнул чай. Раскосые глаза его с наплывшими веками выразили крайнее удовольствие.
— Как сына звать? — спросил Дунда, ласково глядя на проводника, трагедию которого он знал в подробностях.
— Ильберс. Это значит урус язык барс.
— Хорошее имя, гордое.
— Да, да, — согласился отец, — хорошее. Только зря не велел брать с собой, — опять упрекнул Дунду Ибрай.
— Нельзя, — мягко ответил Дунда. — Мало ли что может случиться с нами. В бой идем. Как можно брать мальчика? А в Кошпале люди надежные. Присмотрят. Советская власть любит детей. За их будущее и воюем. За что же нам воевать больше?
— Правду говоришь, правду. Твоя голова светлая, вперед видишь. А я казах. Совсем темный человек…
