Сегодня ему во всем не везло. Едва он вышел на тротуар, к нему привязался какой-то полоумный оборванец: облапил нечистыми ладонями, начал бормотать бессмысленные слова. Лисицын, конечно, его оттолкнул, а оборванец сел на землю, заорал истошным криком:
— Караул! Бьют!
По улице как раз шли двое полицейских. Полоумный вдруг заговорил связно, потребовал, чтобы городовые составили протокол: вот этот — он показал на Лисицына — напал на него, мирного прохожего, ударил невесть из-за чего.
Полицейские не пожелали даже вникнуть в дело и повели обоих, оборванца и Лисицына, в участок.
Там почему-то понадобилось долго ждать. Когда наконец пришел помощник пристава, быстро разобрался в обстоятельствах, извинился перед Лисицыным, оказалось около полуночи. Ближние кухмистерские уже закрыты в это время. Разозленный и пуще прежнего голодный, Лисицын прямо с крыльца участка позвал извозчика, поехал в ресторан, заказал ужин.
А пока его не было дома, в его квартире скользили узкие полоски света из затемненных ручных фонарей и двигались чуть видные человеческие фигуры.
— Фролка! — прошипела одна фигура. — Чтобы никаких следов… Понятно?
— Нешто, Василь Иваныч, без следов управишься?
— Дур-рак! Под матрац смотрел?
— Ничего там нет. Обыкновенно, кровать.
Раздавались и другие голоса. Голос внушительный, барский:
— Никифоров, вы книги перетряхивайте. Бумагами я сам займусь.
— Слушаюсь, господин ротмистр! — отчеканил дребезжащий тенорок.
Переодетый в штатский костюм ротмистр, нагнувшись у стола, просматривал бумаги и тетради. Переодетый вахмистр Никифоров тут же в кабинете брал с полок книгу за книгой, читал названия, одним нажимом пальца с ветерком прокидывал страницы. А косоглазый Фролка, наведя в спальне достаточный на свой взгляд порядок, перешел в лабораторию.
— Василь Иваныч, вы здеся? Глянь, как в посудной лавке! Ей-богу, аптека!
— Я те пошатаюсь без дела! В шкафу ищи: письма, может, спрятаны. Или прокламации какие. Что увидишь — скажешь.
Скрипнули дверцы большого шкафа.
— Мать честная! Василь Иваныч, банки с чем-то. Нехорошо пахнут.
— Банки не тронь. Смотри за банками, под банками.
— Стекляшки, черт их поймет, в вате разложены. Кишка резиновая. Чашечки махонькие… целый ящик. Железки всякие. Ах, чтоб тебя!
Пустая колба выскользнула из рук Фролки, звонко разбилась на паркете.
— Легче, слон окаянный! — процедил Василь Иваныч сквозь зубы. — Горе с тобой наживешь! Сказано — не тронь: не твоего ума занятие. Отойди от шкафа!
С фонарем в руке вошел ротмистр. Строго спросил:
— Что разбили?
— Бутылку пустую, ваше благородие.
— Я вам говорил? Предупреждал? А ну, поди сюда, кто виноват. Иди, говорю!
Фролка с видимой неохотой сделал в сторону ротмистра два шага. И тут зацепился сапогом о протянутый по полу электрический провод, резко покачнулся, и из-за его пазухи выпали настольные часы в серебряной оправе.
Ротмистр наотмашь ударил его по лицу:
— М-мерзавец! Положить сейчас же на место!
— Всегда он, ваше благородие, — угодливо сказал Василь Иваныч. — Беда с ним работать. Либо нашкодит, либо сворует. А замки отмыкать — первый в Питере мастер!
…Вернувшись домой, Лисицын сразу заметил: в квартире что-то не так. Дверь из кабинета в лабораторию открыта, — уходя, он ее закрывает непременно. На полу битое стекло. Вдруг он вздрогнул от тревоги: что случилось?
— Егор Егорыч! Егор Егорыч!
Тишина.
Он пробежал по всем комнатам, на ходу поворачивая выключатели. Везде зажглись лампы.
«Кто-то был. Конечно, кто-то был. Воры?»
В лаборатории — фильтры на месте. Приготовленные накануне по новому способу вещества, жидкости в мензурках, навески порошков в бюксах стоят, как и утром и днем стояли. Воры к ним не прикасались. Но на полу — осколки разбитой колбы и рассыпанная, растоптанная ногами толченая пемза. На подоконнике часы из спальни. Они испорчены, погнуты, словно сильным ударом. Не успели их, значит, унести или забыли в спешке.
Только у письменного стола в кабинете Лисицын глубоко вздохнул, вытер пот со лба и сел. Самое главное: журналы, тетради, где записаны опыты за шесть лет работы, — все цело, все лежит в ящиках, как должно лежать. «Ничего, — подумал он. — Не больше, чем простые воры».
Потом принялся внимательно просматривать каждый из выдвижных ящиков стола. Хоть они и были заперты на ключ, чужая рука в них явственно хозяйничала. Бумаги кто-то перекладывал и мял. Шарили, наверно, всюду: понятно, деньги искали. Догадались, где найти их. Добрались…
Лисицын поднял глянцевую папку, под которой были деньги, и даже замер, неприятно пораженный. Удивительно: деньги и сейчас тут. По-прежнему две с половиной тысячи. И обе чековые книжки. Значит, воры не украли денег! Перевернули только: раньше чековые книжки были внизу — Лисицын это хорошо запомнил, — а теперь лежат сверху, прикрывая собой пачку ассигнаций.
«Что же украдено в конце концов?…»
Он до утра бродил по комнатам, заглядывал во все углы, распахивал тумбочки и шкафы. Все кто-то переставил, и все казалось грязным, но из дома не исчезло ничего.
Насколько было бы спокойнее убедиться, что здесь — обыкновенный случай воровства! Да нет — какое тут спокойствие!.. Понять бы: что произошло? Вдобавок, куда делся Егор Егорыч?
Глава VI. Великий князь
Пристав в полицейском участке спросил:
— Итак, у вас украли что-нибудь?
Лисицын с раздражением ответил:
— Ни единого предмета!
— Что же вы хотите? — удивился пристав.
— Выяснить хочу, кому понадобилось побывать в моей квартире.
— Смешно рассуждаете, господин хороший. Вам показалось, будто вещи кто-то трогал. А мне бы, например, не показалось. Слуга ваш был пьяный. Сами вы, извините… вы сказали мне, тоже после ужина приехали.
— Но вина я, прошу понять, не пью. Ферапонтов мой в то время у вас в участке сидел. Я законно встревожен.
— Охотно верю. Только при чем здесь полиция?
Лисицын наклонил голову, сердито покосился и потребовал:
— Расследуйте.
— Да расследовать-то нечего! — Посмеиваясь, пристав развел перед собой руками: стоит ли, ей-богу, говорить о пустяках?
Лисицын вышел, хлопнув дверью.
На своей улице, почти рядом со своим подъездом, он заметил бродячего торговца. Человек с
