устроены настоящий паровоз и пароход. На следующий день она принесла книгу, где были нарисованы машины, пароходы и парусные корабли. Вовка рассматривал эту книгу с жадностью. Рассматривал и приговаривал: «Да!.. Ох, как это! Да!»
К деревянным лошадкам, к плюшевым медведям он уже не прикасался. Он стал мечтать о стучащих железом цилиндрах и поршнях, о стальных гигантах, мчащихся со скоростью ветра через степи, о кораблях, пересекающих бурные моря.
Дело началось опять с витрины магазина. Мальчику шел десятый год. Гуляя с няней по городу — в то время он уже неохотно ходил с нянькой, — он увидел модель парусного судна. Среди мозаичных чернильниц и бронзовых статуэток стоял настоящий двухмачтовый бриг со всеми парусами, такелажем, окошечками- иллюминаторами, с килем, рулем, со всеми блоками и приспособлениями, только размером не больше аршина от носа до кормы.
Вовка тотчас захотел, чтобы ему эту модель купили. Он прибежал сначала к матери. Вместе они пошли к отцу. Вовка рассказывал, просил.
— Ты знаешь, каких денег игрушка стоит? — сказал отец. — Вот писарь у меня, семейный человек, в год получает столько.
Вовка рассердился: при чем здесь писарь? И разве такой корабль — игрушка?
Мать смотрела на отца умоляющими глазами.
— Па-па, — тянул Вовка, — купи!
— Нет, — ответил Михаил Андреевич, — не куплю. Обойдешься.
Мать дернула плечом, повернулась к отцу спиной и вышла из комнаты.
Жизнь Вовке сделалась не мила. Это был первый случай, когда ему так резко отказали.
Сдаваться было нельзя. С упорством одержимого он искал выхода из трудного положения, искал до тех пор, пока путь не открылся перед ним во всей ясности и простоте.
Теперь он знал, что делать. Каждый день вечером, прошептав скороговоркой перед иконой «Отче наш», он добавлял специально сочиненную молитву: «Боженька, вели им, — подразумевались отец и мать, — вели им купить мне модель».
Время шло, терпение истощалось. Модель прочно стояла в витрине. Христос глядел с иконы с безразличным видом.
«Разве возможно, чтобы он не сделал? — думал Вовка. — Ему не стоит ничего, только велеть… Или он не слышит?»
К вечерней молитве прибавилась утренняя, и еще днем по нескольку раз. Наконец Вовкой овладело беспокойство: намерен бог исполнить его просьбу или не намерен?
В приступе отчаяния он залез на стул, снял с гвоздя икону. Сказал почти с угрозой: «Пусть сейчас же здесь появится модель! Слышишь? Пусть появится!»
В детской ничто не изменилось. От иконы пахло воском.
Неожиданно для себя он показал Христу кулак: «Вот тебе!»
Все в нем затряслось от страха. Что теперь будет? Он ждал грома, удара, чьего-то страшного прикосновения.
— Ты что делаешь, негодяй? — крикнул случайно заглянувший в дверь отец.
Икона выскользнула из рук на пол.
— Тебя спрашиваю: что делаешь?
Вовка стоял на стуле и молчал.
«Это уже выходит за рамки всяких детских шалостей, — подумал Михаил Андреевич. — Это бог знает что, названия нет: кулак показывать и бросать на пол икону!»
Провинившегося заперли в пустом чулане. К обеду отец объявил решение: во-первых, он прикажет денщику Федьке его высечь; во-вторых, немедленно отдаст в кадетский корпус. Там умеют учить уму- разуму, там не набалуешься. И хватит баклуши бить. До безобразия дошел.
Тут Вовке даже слезы матери не помогли.
При таких трудных обстоятельствах мальчик закончил жизнь в родительском доме. От угрожавшей порки спасло вмешательство тети Капочки: она очень кстати приехала погостить из Петербурга…
Вот тогда-то Капитолина Андреевна и решила, что племянник — несносный шалун и озорник. Это убеждение осталось у нее надолго.
Спустя двадцать с лишним лет подряхлевшая тетка кивнула на старые дела:
— Из трубочек все строишь? Был сорванцом, так и остался!
«Господи, — думалось ей, — в кого только пошел? И ведь единственный потомок. И ни дед, ни отец не блажили. Где взять силу — вразумить его?»
До сих пор она вспоминает: позапрошлой весной на пасху ей захотелось навестить своего Вовочку. И что же? Она там увидела — стыдно сказать — целые две комнаты, где тесно от невесть чего, от всяческих бутылок и стеклянных трубок.
Теперь он, посмеиваясь, сидит перед ней на диване.
Капитолина Андреевна с жалостью смотрит на бородатого племянника. В выцветших ее глазах блеснули слезы.
Нет, добро бы жил с понятием о подвиге и чести!.. Ведь ни отец, ни дед… Ах ты, боже мой!
— Наследство, — спросила она, — поди, все размотал?
Лисицын, опустив руку в карманы сюртука, ответил:
— Водки я не пью, в карты не играю…
— Смотри! Размотаешь деньги — по миру пойдешь. На меня, голубчик, не рассчитывай!
У него от улыбки даже веки сжались в щелочки. Он достал из кармана два круглых прозрачных флакона с какими-то белыми не то порошками, не то зернышками, поставил их перед теткой и сказал:
— Вот!
Та откинулась на спинку кресла:
— Что это?
— Товар, тетя Капочка. Образцы. Здесь — сахар, здесь — крахмал. Торговать думаю.
Капитолина Андреевна не заметила шутки, всплеснула руками и закричала:
— Да ты совсем, что ли, рехнулся? Никогда Лисицыны лавочниками не бывали. Срам какой!
«Ну, — подумала, — это чересчур…»
Лисицын, глядя в потолок, солидно гладил бороду:
— Зачем же лавочниками? Я, может, крупное дело открою.
— Тебя обманут ведь! — стонала тетка. — Миленький, не позорься. Хоть память отца пожалей!
А племянник озорным басом тянул:
— Будут меня величать: «Ваше степенство… пер-рвой гильдии…»
— Ах, несчастье… Гильдии… Что выдумал…
В ее руке появился смятый батистовый платок. Она беспомощно, по-детски искривила губы. Тогда Лисицын подвинулся к тетке и сказал, заглядывая ей в лицо:
— Я шучу, шучу! Помилуйте, какой я купец. Не стану я торговать. Это я сам сделал.
Капитолина Андреевна опустила на колени руку с платком, насторожилась. О науке она имела очень смутное представление. А торговля казалась ей отвратительным занятием, недостойным того, кто мог бы носить офицерский мундир.
— Что сделал?
— Да вот сахар и крахмал.
Она улыбнулась сквозь слезы:
— Ну тебя, баловник. Кухмистер какой!
— Сделал, — Лисицын снова оживился, — ей богу, сделал! Каждый день только и занят этим.
— Купить, что ли, не можешь?
— Я не для себя.
— Так неужели… — рука с платком приподнялась и вздрогнула, — значит, на продажу?
Лисицын резко замотал головой.
Скрипнула дверь, вошла Варвара. Она была в белоснежном, не надеванном еще переднике, с
