инспекторе. Но теперь это не было даже неприятно: это казалось чем-то посторонним, будто вовсе и не относящимся к нему.
Главную улицу города пересекает река — небольшая речонка, единственная, к слову говоря, на весь здешний уезд. И название как бы соответствует ее масштабу. Речку называют: Малахайка. Через Малахайку ведет достаточно ветхий уже бревенчатый мост.
На мосту Зберовскому пришлось посторониться. Навстречу ехала телега, и жидкая грязь, покрывавшая середину моста, брызгала из-под копыт при каждом шаге лошади.
Он шел, почти прижимаясь к перилам. За перилами внизу — серое зеркало воды.
Именно сейчас его остро охватило чувство счастья. Вспомнился Аничков мост в Петербурге. Та Зоя, с которой они стояли под дождем, недосягаемая, милая, бесконечно дорогая, будет тут, с ним рядом, вопреки всему!
Теперь он кинулся вперед еще быстрее. За мостом через квартал — направо в переулок. Отсюда на версту до станции тянется пустырь.
Вокруг точно белая вата. Чернеет лишь дорога с глубоко вдавленными колеями, да и она где-то близко тонет в облачной мгле.
Из тумана донеслось: у вокзала ударили в колокол. Раздался один гулкий удар, потом частая, тихая, будто шепотом, дробь.
Выход поезда с соседнего разъезда! Поезд вот-вот появится на станции!
Зберовский побежал. Пробежав половину пустыря, увидел наконец вокзальные постройки, обогнул их. Тяжело дыша, остановился на мокром дощатом перроне.
Однако долго еще надо было ждать — ходить туда-обратно по перрону, всматриваться в туман за семафором.
А когда поезд пришел, Зберовский уже не выглядел сияющим от счастья. Скорей он был осунувшимся от волнения.
Зою он заметил как-то вдруг. Она уже спустилась с подножки вагона. Она — в распахнутом модном пальто шоколадного цвета, без шляпы, с открытой головой. Волосы ее собраны в пышную прическу. Стоит, вся прежняя и в то же время совершенно новая. Красивая как никогда. Непонятно улыбается. Смотрит в его сторону.
Поцеловать ли ее сразу или это будет слишком дерзко?
Страшась своего душевного движения и изнемогая от него, Зберовский очутился возле Зои. А она протянула руку:
— Ну, здравствуйте же, Гриша!
Он схватил ее руку в обе свои.
Зоя сказала:
— Вы не сердитесь на меня за телеграмму? Я подумала: уж если проезжаю мимо, мы можем повидаться. Поезд стоит здесь целых четверть часа.
— Зоечка, так вы… не в Яропольск?
— Нет, зачем. Я — в Казань.
Зберовский словно стал пониже ростом. Вмиг потускнел. Кивнул — будто соглашается:
— Конечно, я так именно и понял с самого начала. — И голос его дрогнул: — Конечно, что вам делать в Яропольске!..
Она глядела на него внимательно.
— Ну, я прошу вас, Гриша: не надо! — сказала она, немного помолчав, с какой-то особенной сердечностью. — От меня не укроетесь же… я насквозь вас вижу. Только зря это. Напрасно. Честное слово, прошу, очень прошу! Хороший мой, ну — оставьте!
Он продолжал стоять — не то страдающий, не то кажущийся совсем бесчувственным. Зоя взяла его под локоть. Повела вдоль линии вагонов. Говорила:
— Лучше вы послушайте, о чем я буду вам рассказывать. Ради этого я, собственно, и послала вам телеграмму. На Юридических курсах у меня есть близкая подруга Аннушка Благовещенская. Отец ее — профессор в Казани. Может, знаете такого?
Зберовский буркнул:
— Читал его труды. Известный химик.
Зоя объяснила, что Аннушку еще летом постигла беда — сломала себе ногу. Все обошлось благополучно. Аннушка выздоравливает. Живет пока у родителей.
Несколько дней тому назад Зоя получила от нее большое письмо. Теперь она едет к ней погостить в Казань, а затем они вместе вернутся в Петербург. А в письме Аннушки речь шла и о нем, о Грише.
Громко прозвучал удар в колокол: поезду — первый звонок.
— Слушайте же, Гриша, — сказала Зоя. — Мы с Аннушкой давно озабочены вашими делами. Теперь при кафедре ее отца вакантна должность ассистента. По Аннушкиной просьбе профессор Благовещенский согласен взять на эту должность вас. К работе по гидролизу он в принципе доброжелательно относится. Только ждать не может. Если вы — как крайний срок — через неделю не приедете к нему, он будет вынужден пригласить кого-то другого… А Сапогов обещания не сдержит. И Аннушка в этом тоже уверена!
Зберовский шел с низко опущенной головой. Потом вскинул на Зою какой-то странный взгляд. Порозовел, чуть оживившись. Слегка прищурился. На его лбу обозначилась резкая складочка.
Тут и обида, и любовная тоска, и гордость, которая ему не позволяет взять подачку из оттолкнувших его рук.
На тебе и отступись! Нет, не то: она его все же не считает чужим. По-настоящему хочет добра. Или просто жалеет его? Через приятельницу, по знакомству… Как тяжело на душе!..
— Когда вы сможете отсюда выехать? — спросила Зоя.
— Не знаю… — протянул Зберовский.
— Что задерживает вас — гимназия?
— Ну, гимназия-то — черт с ней, предположим!
— Работа с Благовещенским вас не устраивает?
— Наоборот. Очень даже устраивает.
— Так когда вас ждать в Казани?
— Не знаю…
Зоя покосилась на него:
— Вам не хочется там встретиться со мной?
Вот это было главное, что сейчас могло решить колебания Зберовского. Зоя зовет ехать следом за ней! Ничто еще не потеряно!
Мысль о том, будто место ассистента он получит как подачку, по протекции и, может быть, из жалости, у него теперь сама собой отошла на задний план.
Да, он бросит Яропольск и поедет к Благовещенскому! Завтра же сделает это. Университет в Казани — великолепная химическая школа!
Беспокойным движением он зачем-то сунул руки в карманы. Наткнулся на смятый конверт. Не сжег записку. Нужно было сжечь…
«Я на тебя твердо полагаюсь, Гриша…»
А поезду ударили второй звонок.
Они остановились у ее вагона. Зберовский упорно молчал. Зоя почувствовала: он смотрит на нее грустными-грустными глазами.
— Не капризничайте, милый. Поезжайте! — тихо сказала она.
Голова его медленно качнулась: нет.
— Ну почему?
— Я не могу пока покинуть Яропольск, — прошептал он. — Это было бы ужасно с моей стороны!
— Гриша, почему — ужасно?
— Получится, будто я испугался, скрылся… Мерзко получится. Да просто подведу. Нельзя. Вы не знаете, Зоечка…
Он закусил губу и отвернулся.
