— Попробую поговорить о ним — доставить лаборанток. Домашние адреса…
Домашние адреса, вспоминаю, у меня на стенке шкафа.
— Пусть он сам за ними съездит, — говорит она с ожесточением.
«Сам» — опять Хлебников.
На секунду до меня все же доходит смысл ее вопроса: «Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?» Когонибудь… «Как ты себя чувствуешь, Стишов?» И прав ведь — вот в чем дело: если в гермокамеру не направить, причем в ближайшие час-два, третьего человека, нарушится не только симбиоз, но и вообще эксперимент придется прекращать немедленно: культиватор системы «А» с трехпроцентной углекислой атмосферой может работать только на трех человек. Если же оставить на двух, может возникнуть такой дисбаланс… Лучше не надо. Однажды у нас хлорелла уже «взбрыкнула» — вышла из-под контроля…
— Да, наверное… — с запозданием отвечаю я Тае. Но какая у него серость на лице… Не бледность, а именно… И температурит, а такое землисто-серое лицо. — Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать «скорую»?
Тая неопределенно пожимает плечами. Понятно: что может сделать «скорая», если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.
— Шестьдесят четыре. — Тая считает пульс — на этот раз пальцами. — Но температура… От чего у него температура? Неужели в гермокамеру занесли инфекцию?
Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе, даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.
— Ты не должен идти в гермокамеру, — быстрым шепотом говорит Тая; о нашей ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла — сама ушла… — Пока не разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то… Понимаешь?
Да, я все это понимаю. Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я или она, что мне в гермокамеру нельзя… Хлебников все знает. Знает о наших с ней отношениях. Реакцию его на этот счет можно представить, даже не обладая богатой фантазией: «Трусишь, Стишов? В постели, конечно, без риска…» Да и не это сейчас главное: анализы…
Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно: столько сил, столько волнений, столько, наконец, денег… Все коту под хвост. Станешь тут филином!
— Григорий Васильевич, мне нужны лаборантки.
Я перечислил, кто мне нужен, сказал, где адреса, он выслушал, посмотрел на меня… Никогда я не видел такого затравленного взгляда у Хлебникова! После смерти профессора Скорика, во всяком случае… Боится ответственности? Да нет, тут чтото другое. Не видит выхода — вот в чем дело.
— Зачем тебе лаборантки?
— Анализ крови Куницына. Надо выяснить, в какой стадии у него ацидоз. Быстро выяснить.
Молчит. Это он все понял уже давно. Но не это, видимо, для него сейчас главное. Как спасти эксперимент? Да, так, видно.
На помощь мне неожиданно пришла Мардер — только что приехала:
— Мы должны иметь точное заболевание Куницына. Если в заболевании инфекция — тогда эксперимент кончать без условий. Я настаиваю.
— Хорошо, — согласился Хлебников. — Лаборантки будут.
Когда я вернулся в карантинный бокс, Тая с помощью Аллочки брала у Михаила кровь из вены. Подняла голову, посмотрела на меня неузнавающим взглядом…
— Приходит в сознание — я ввела ему глюкозу и каразол.
Аллочка уходит со шприцем, задрав иглу вверх, а Тая просит меня жестом сесть на освободившуюся табуретку. Рядом с ней.
— Что с сердцем? Хуже?
— Понимаешь, Саша… Симптоматика какая-то… Может, антибиотики ввести?
В голосе Таи неуверенность. Врач-то она, скорее, конечно, теоретический — с больными имела дело только на практике да на стажировке. Но симптоматика действительно странная: при такой глубокой коме и такая температура… Но и вводить сейчас ему антибиотики, когда мы не знаем точно, что же случилось…
— Ему лучше? — Я заметил, что веки у Михаила стали подрагивать. — Выходит из комы?
— Похоже. Если бы не температура, можно было бы применить согревающие компрессы, а так…
— Давай с антибиотиками погодим, С полчаса. Иди подготовь все для анализов, на «п-аш». Хлебников сейчас привезет лаборанток.
На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Разрядка. Послешоковое состояние. Да так, в сущности, и было — все эти два часа, пока мы его вытаскивали из гермокамеры… Машинальный взгляд на часы: без двадцати час. И мысли как гудрон… Пока Хлебников разыщет лаборанток, пока те развернутся — тоже ведь сонные, из постелей… Какая-то очень важная мысль, словно увязнув в гудроне, продирается… ускользает… Наташа! «Он что-то задумал, Саша, страшное задумал…» Я словно просыпаюсь — от толчка под сердцем: Михаил смотрит на меня вполне осознанно, осмысленно, и… такая счастливая у него улыбка! Я тоже, видно, улыбаюсь во весь рот — пронесло, слава богу, ожил, а его взгляд зовет, притягивает к себе… Хочет что-то сказать? Я наклоняюсь почти к самому лицу… Что? Так шумит кровь в ушах — от усталости… Что, что? По движению губ:
«Митоз[20] пошел…»
Митоз? Какой ми…
Меня словно подбрасывает с табуретки: «Два условия… На лабораторных животных феномен Бэрнета — Феннера уже проверен… Два условия…»
Опомнился в зале с гермокамерой: «Митоз пошел…»
— Тая!
На пульте одни технари. Смотрят с удивлением… «Два условия…» Какая счастливая улыбка! На землисто-сером, бескровном лице и такая улыбка… Микрофон.
— Связь в порядке?
Это я технарям. Чего таращат на меня глаза? А, отбой давно… Все равно: придется будить. Да я вряд ли они спят…
— Хотунков, Старцев! — один из техников, поняв, что мне нужно, производит переключение и протягивает телефонную трубку. — «Хотунков на связи», — слышу.
— Быстро. Вспоминайте. Что делал Куницын начиная с момента, как фитотрон соединили с гермокамерой? Точно, по минутам. Когда он снял кофту? Время? Ну хотя бы приблизительно… Когда ему в первый раз стало плохо? Ну, не совсем плохо… Заметили? Потом что было? Оба вспоминайте — мне важно время. Когда и как…
Когда и как… Даже с пятидесятипроцентной ошибкой первый приступ у него начался около восьми. Второй — без пятнадцати девять. Запомнили потому, что приближалось время связи, Хотунков пошел за Куницыным в фитотрон, а тот уже сидел… На полу сидел. Без майки. И мокрый от пота. Значит, период митоза — сорок пять минут. Но затем Куницыну стало плохо в девять двадцать — сразу после сеанса связи. Значит, циклы сокращаются… Сколько же он перенес таких циклов? Пять? Да пока вытаскивали — смазанный, из-за кофеина… «Два условия. Первое: по отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител…» Шесть приступов?!
— Какого вы дьявола молчали? — не выдержал, обругал я ребят. Но ведь надо же: у врача четыре приступа, а они… — Запретил сообщать? Связь была отключена? — Да, связь включается только с нашего пульта… Еще одна накладка. Но ведь у них же есть включатель тифона! Да они его и включили… Но когда! Ладно. Все, — отбой. Ложитесь спать.
Я тяжело опустился на стул. Взмок. Вытащил из кармана носовой платок… Шесть приступов! Взгляд на часы: без пяти час. Меня снова словно подбросило — не мысль даже, а… «Два условия. Первое… Второе… клеточная культура должна быть введена в организм в достаточно большом количестве…»
— Тая!
Одни технари.
— Сонина в боксе.
