— Куницын!.. Он же на грани смерти! — Молчит. Размышляет. Ищет решение.
— Сонина с ним?
— Ты же знаешь, что он исчез.
— Не говори ерунды. Он вышел в туалет.
— Куда? — Как это мне не пришло в голову? Вот ведь…
Я опять бросил трубку. И, убегая, услышал, что он звонит снова.
Едва не столкнулся в дверях с Таей.
— Хлебников говорит, что он в туалете. Поняла ли что-нибудь Тая? Такой у нее вид… Туалет в конце коридора. На первом этаже. Как с лестницы спустишься — сразу направо. Пусто. Руфина оказалась самой трезвой.
— Саша, я позвонила вахтеру. Он утверждает: выходил мужчина.
Но я еще не верил, я не мог поверить, что Михаил ушел из корпуса. Куда? Зачем? Откуда у него силы? Пальто… Я так и не посмотрел — на месте ли его пальто.
И снова бегом на второй этаж. Сердце колотится уже где-то у горла. Сколько прошло минут? Пять? Десять?
В шкафу висело только одно пальто. Мое.
В ту же секунду я услышал нарастающий рев сирены «скорой».
Хлебников недаром гордился своим умением водить машину. В этот ночной час на улицах было пусто, и Хлебников, не обращая внимания на светофоры, выжимал из своей «Волги» все, что можно. За нами с истошным воем, предупреждая катастрофу, неслась «скорая».
— Куда ты так гонишь? Он на трамвае будет добираться минут двадцать.
— Какие сейчас трамваи? Взял такси.
Рядом с трамвайной остановкой у института — стоянка такси. Круглосуточная. А если он взял такси, то уже дома. И тогда дорога каждая минута.
Но что же произошло? Конечно, он привил себе эту проклятую зооксантеллу или что-то в этом роде когда-то раньше — это ясно, у него же кровь брали мы, и не раз, и в городской поликлинике — при обследовании перед экспериментом. Где он ее привил и когда — не столь уж важно, может, в том же Институте эмбриогенеза. Клеточную культуру он ввел себе, разумеется, в огромном количестве — таково одно из двух условий «феномена Бэрнета — Феннера». Но на что он надеялся? Слепая удача, один шанс из миллиона… «Я знаю одного тирана — тихий голос совести…»
Симбиоз, разумеется, не состоялся, зеленые клетки из кровотока вымылись или были уничтожены лейкоцитами. Но, видимо, не все. Часть зеленых клеток все же застряла, удержалась, видимо, в соединительной ткани. А может, и в лоханках печени — не в этом суть. Но вот знал ли он сам об этом? И как ему все это удалось скрыть от Наташи? Но если он точно знал, что зеленые клетки в крови не сохранились… Значит, появились против них антитела? Да, так, третьего не дано; третьего решения иммунология не допускает. А если так… Как он сформулировал первое условие «феномена Бэрнета-Феннера»? «По отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител…» Вводить вторично зеленые клетки он, конечно, не решился — это уж явное самоубийство: анафилаксия,[21] мгновенный шок… Значит, надеялся, что зеленые клетки в организме все же закрепились? Вот почему он загорал под кварцем — откуда у него такой вид спортсмена с юга: надеялся вызвать спонтанный митоз зеленых клеток… Но это же… та же самая анафилаксия! Какая разница: ввести зеленые клетки вторично или заставить их размножаться спонтанно? Исход один… Но нет, что-то тут не то. Очевидно, он видел еще какое-то решение — именно то самое третье решение, которое классическая иммунология не предусмотрела. Вопрос в одном: существует ли это третье решение в природе? А если не существует… Митоз или анафилаксия. И вот в этой-то дилемме третьего действительно не дано…
Не могу представить: отлично зная… пятьдесят на пятьдесят? Все девяносто девять и девять, наверное, за анафилаксию, — а он раз за разом облучается под кварцем… Раз за разом! «Я знаю одного тирана…» И тут я подвернулся со своей гермокамерой и углекислой атмосферой. Да, теперь мне его логика понятна: раз у нас в углекислой атмосфере симбиоз состоялся по внешним метаболическим связям — по всем этим трубопроводам и фильтрам, то почему он не должен состояться в организме? Внутри организма… Да, теперь мне ясно, что произошло, когда мы подключили фитотрон: углекислая атмосфера плюс интенсивный свет… Даже если в организме сохранился всего десяток зеленых клеток… Каждый следующий цикл деления — даже не геометрическая прогрессия, а лавина! Ведь каждая клетка при митозе делится на четыре, а то и на восемь частей… Все понятно: вот на что он надеялся. Одно непонятно: почему в таком случае не произошло анафилаксии? А раз не было анафилактического шока… Адаптация? И не кома, выходит, и даже не отравление, а… адаптация? Так вот почему он сбежал из бокса, когда услышал, что я хочу сделать ему переливание крови: надеялся на адаптацию, любой ценой, но довести опыт до конца чистым. Вот откуда у него взялись силы на бегство из бокса…
Мы проскочили переулок — столько лет здесь не был, забыл. Хлебников, почти не снижая скорости, развернулся на перекрестке, следом за нами такой же пируэт сделала «скорая», и мы подлетели к большому старому дому.
— Подожди меня здесь, — остановил я Хлебникова. — Врачей тоже задержи. Если он здесь, я вернусь.
Длинный звонок перебудил, разумеется, всех жильцов квартиры, долго не открывали. Потом кто-то, судя по голосу — женщина, спросил: «Вам кого?»
— Куницыных.
Загремел засов, щелкнул замок, дверь приоткрылась — на цепочке. Меня разглядывали. А время идет, идет…
Я решил выяснить сразу:
— Михаил Иванович дома?
— Нет, — ответила женщина. — Давно не видели. Но пройдите. Наташа-то точно дома.
Меня пропустили в прихожую — слава богу. Дверь в комнату Куницыных справа, со стеклянным витражом. Темно. Спят. Я постучал.
— Наташа!
— Кто?
Наташа. В голосе испуг. Неужели… Но куда он мог уехать?
Я не знал, как себя вести. Спросить о Михаиле прямо, «в лоб»? Невозможно. Эта новость ее убьет. Но как тогда выяснить?
Открылась дверь. Наташа — заспанная, с растрепанными волосами, в халате… Вот, оказывается, ты какой можешь быть…
— Ты? Так поздно?
— Прости, Наташа.
— Михаил? — Она обеими руками вцепилась в мое пальто. Халат раскрылся…
— Да нет, что ты! Просто вот увидел тебя, и все как-то перевернулось вдруг… Я ведь помнил о тебе все эти четырнадцать лет. Помнил, а зайти не решался. А вот сегодня увидел… Ты очень расстроена моим дурацким визитом?
Я медленно отступал к двери. Я ей говорил, говорил что-то… Пока она, уже у самой двери, не отпустила мое пальто. Вряд ли она что-нибудь поняла из моего бессвязного бормотания. Решила, наверное, что пьян.
Хлебников стоял у «скорой». Я подбежал, перевел дыхание:
— Нет его. Не появлялся.
Хлебников посмотрел на часы. Я тоже. Два часа тридцать минут. Если я с периодами митоза не ошибся… Опоздали. Одна надежда, что деление зеленых клеток без света затормозится. Но если он вздумал где-нибудь загорать… Куда он мог сбежать?
Издалека, от Советской площади, послышался вой еще одной сирены «скорой». Везут донорскую кровь. А вдруг он все же поехал на трамвае?
— Гриша, я однажды из института в это время ехал на трамвае. У них там какой-то дежурный вагон
