за смертью посылать.
– Извините. Я встретила отца и немного задержалась.
– Ваш отец работает в академии?
– Нет, он приехал на конференцию. Вам чай какой крепости делать?
– Средней. В большую кружку, она там, на подоконнике, стоит. И постарайтесь не шуметь и не отвлекать меня.
Настя, стараясь двигаться как можно осторожнее, заварила чай и подала Самойлову, поставив рядом тарелку с бутербродами и печеньем. Уже пять часов, а до семи ей нужно появиться перед ясными очами Барина и отчитаться по работе за день. Не успеть, никак не успеть. Надо хотя бы позвонить, может быть, он примет отчет по телефону и не будет настаивать на возвращении на Петровку.
Телефон стоял здесь же, на столе, но Настя постеснялась просить разрешения им воспользоваться, ведь Самойлов ясно сказал: не шуметь и не мешать. Она на цыпочках вышла в коридор, постояла задумчиво и открыла дверь на лестничную клетку. На площадке находились четыре «квартиры», дверь в одну из них была распахнута, и Настя решила попытать счастья. В конце концов, она же не денег в долг просит, а всего лишь разрешения позвонить. Войдя в бывшую прихожую, она осмотрелась. Вот дверь в ванную и туалет, сразу за ними дверь скорее всего на кухню. Кухни никогда не бывают большими, стало быть, за этой дверью чей-то маленький кабинетик, вероятно, начальника отдела или кафедры. Нет, с начальником связываться она не будет. Ни один начальник не потерпит, когда к нему в кабинет зайдет незнакомый человек и попросит разрешения позвонить. Нужно искать помещение, где сидит много народу.
Настя решительно толкнула дверь, ведущую в комнату. Там было пусто. Четыре письменных стола, два сейфа, шкаф для одежды, чьи-то портфели и сумки и ни одного человека. Зато целых два телефонных аппарата. Ничего себе легкомыслие царит в милицейской академии! Заходи, бери, воруй – добро пожаловать. В противоположном конце большой комнаты была еще одна дверь, и только за ней Настя обнаружила женщину средних лет, исступленно колотящую пальцами по клавиатуре пишущей машинки. Машинка была электрической, и за ее шумом вряд ли можно было услышать, что происходит за стеной.
– Извините, – громко сказала Настя, – можно воспользоваться вашим телефоном?
Женщина, не прекращая печатать, изобразила головой кивок, который одновременно должен был указывать и на стоящие в соседней комнате телефоны. Настя прикрыла дверь и позвонила Мельнику. К ее удивлению, он отнесся к ее звонку более чем спокойно.
– Что удалось узнать в салоне?
– Лазарева была там сразу после даты обнаружения последнего из семи трупов, – сообщила она. – Ногти наращивала. Она эту процедуру проделывает регулярно, у нее плохие ногти, часто ломаются.
– Отлично! Просто отлично! Предупредите Доценко, чтобы был предельно внимателен, он имеет дело с опасной преступницей, которая может оказаться физически даже сильнее его. И продолжайте ее разрабатывать. Как продвигается работа с архивными материалами?
– Я, собственно, потому и звоню. Можно мне не приезжать с вечерним докладом? О посещении салона я рассказала, а больше ничего существенного пока нет. Я бы сегодня закончила с нашим архивом, а завтра подготовлю запрос и начну работать с делами, которые находятся в архивах судов.
– Хорошо, – согласился Мельник, – сегодня можете не появляться. С личностью подозреваемого мы определились окончательно, завтра я жду ваш план по сбору доказательств. Свяжитесь со следователем, пусть он вам скажет, какие доказательства ему нужны, чтобы привлечь Лазареву к ответственности, а ваше дело – придумать, как их собрать. Доценко готовит опознание?
– Так точно. Ищет тех, кто мог видеть Лазареву рядом с местом убийства.
– Молодцы.
Да, на похвалу новый начальник определенно не скупится. Стиль у него такой, что ли? Или мягко стелет для начала?
Настя тихонько вернулась в кабинет Олега Григорьевича и осторожно присела на краешек стула, боясь издать какой-нибудь скрип. Время шло, профессор не обращал на нее ни малейшего внимания, а она сидела неподвижно, боясь пошевелиться и вызвать его недовольство. В голову лезли мысли, казавшиеся ей самой глупыми и неуместными. Например, что делать с информацией, полученной от Самойлова, если эту информацию придется применять при раскрытии преступлений? Говорить ли об этом Мельнику или лучше не рисковать? С одной стороны, судя по тому, как он вел себя с Настиным отчимом, Барин к науке относится если не с уважением, то, по крайней мере, без нескрываемого презрения. Но с другой стороны, это может быть очередная игра, в которую обожают играть мужики, особенно если они – начальники. Сидя в кожаном мягком кресле, показать себя перед посторонними широко и гибко мыслящим современным руководителем, грамотным управленцем
С Барина-Мельника мысли перескочили на журналиста Валентина Баглюка, написавшего статью о гадах-сыщиках, не умеющих беречь агентуру. Юра Коротков занялся им вплотную, однако никакой «компры», как того требовал Мельник, найти пока не сумел. Разумеется, будь сейчас не девяносто седьмой год, а хотя бы восемьдесят шестой, от Баглюка бы уже одно мокрое место осталось. Пить он не умел и, когда напивался, вел себя настолько безобразно, что одного раза было бы достаточно, чтобы навсегда вылететь из газеты и остаться безработным на веки вечные. А уж в личной жизни какой беспорядок царил – ни в сказке сказать, ни пером описать. И, между прочим, в этой самой беспорядочной личной жизни яркими кометами пролетали то жена главного редактора газеты, где работал Баглюк, то дочь завотделом, то подруга какого-нибудь спонсора. Иными словами, беспутного журналиста в приснопамятном восемьдесят шестом году непременно выперли бы с треском либо за пьянку, либо за аморалку, либо за то и другое вместе. Но год был на дворе все-таки девяносто седьмой, и все это уже давно перестало волновать общественность. А больше на совести у Баглюка не было ничего. И Коротков собирался завтра пойти в редакцию, познакомиться с не в меру осведомленным журналистом и попросить его ответить на некоторые вопросы. Мягко так попросить, ненавязчиво…
– Вы подозреваете женщину?
