– Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле эта история длится уже лет семь-восемь. Чарльз представил ее мне в тот год, когда стал служить в воздушном флоте. Ее звали Бесс, фамилии я не знаю. Она была очень юная и совершенно восхитительная. Удивительные краски. Превосходна во всех отношениях, пока не открывала рот... Но я что-то разболтался. Однако он продолжал:
– У Чарльза всегда были пролетарские наклонности. То ли из-за этого, то ли вопреки этому, но любовь их была неподдельной. Дети были без ума друг от друга. Хотя мне не следовало бы говорить «дети». Она была не ребенок. Насколько я понимаю, она была уже замужем, и это устраивало Чарльза вдвойне.
Он задумчиво добавил:
– Возможно, ему следовало бы на ней жениться.
– Думаете, она его застрелила?
– У меня нет причин для такого предположения. Конечно, это возможно.
Семь лет – достаточный срок для молодой дамы, которая ждет, пока парень решится.
– Она была здесь в ночь исчезновения?
– Этого я не знаю. Свет в домике я видел, а ее не видел уже несколько недель. У меня создалось впечатление, что летом они приезжали сюда очень часто, почти каждый субботний вечер.
– А раньше?
Он прислонился к опечатанной двери и некоторое время размышлял, скрестив руки на груди.
– Их наезды сюда были не регулярными. Это я знаю. Впервые Бесс появилась летом 1943 года, именно тогда я с ней и познакомился. Мне захотелось ее написать. Чарльз оказался чрезмерным собственником, и больше не приглашал меня, когда она приезжала. После того лета я не видел ее до 1945 года, когда Чарльз демобилизовался. В последующие два-три года я довольно часто видел ее на расстоянии. Потом Чарльз вернулся в Гарвард осенью сорок восьмого, чтобы изучать юриспруденцию, и я не видел его вплоть до этой весны. Вполне возможно, что она уезжала туда вместе с ним. Я никогда не спрашивал его о ней.
– Почему?
– Он ревнив, как я уже сказал, и очень скрытен в отношении своих личных дел. Частично в этом виновата его мать. Миссис Синглентон относится к людям сурово, если не сказать больше.
– Так вы не знаете, откуда приехала эта женщина, куда поехала, что делала в Эройо-Бич и за кем замужем?
– Нет, не знаю.
– Вы можете ее описать?
– Если сумею подобрать слова. Она была юной Афродитой, Венерой Веласкеса с нордической головой.
– Попробуйте еще раз, мистер Уилдинг, только более простым языком.
– Нордическая Афродита, вышедшая из пены Балтийского моря.
На лице его сверкнула улыбка.
– Она была превосходна до тех пор, пока не открывала рта. Тогда, к прискорбию, становилось ясно, что училась она английскому в весьма варварской среде. Если только можно было назвать его английским.
– Значит, я так понял: она голубоглазая блондинка и не леди.
– С балтийскими голубыми глазами, – настаивал художник. – А волосы – светлая шелковистая пшеница. Пожалуй чересчур мелодраматично для серьезной картины, но я был бы счастлив писать ее обнаженной.
Глаза его загорелись.
– Но Чарльз не хотел об этом и слышать.
– Вы могли бы нарисовать ее по памяти? – спросил я.
– При желании смог бы.
Он подкинул комок земли, как мальчик-озорник.
– В общем-то, я уже годы не работал над человеческим материалом. Мое увлечение – чистое пространство, освещенное лучами разума природы, если только вы меня понимаете.
– Не понимаю.
– Во всяком случае, я никогда не эксплуатирую свое искусство и не позволю его эксплуатировать.
– Так, так. Очень возможно. Вы отстранились от времени. Возможно, что ваш друг сделал это еще более категорично. Но большая часть людей сошла бы со своих белых коней и помогла бы по мере сил.
Он подарил мне горький, утонувший в морщинах взгляд. Казалось, он собирался заплакать, но вместо этого он опять рассмеялся странно высоким смехом, непохожим на человеческий, на который каньон отозвался эхом, напоминающим крик чайки.
– Думаю, что вы правы, мистер Сагитариус. Поедемте ко мне, и я попытаюсь это сделать.
Через полчаса он вышел из своего дома, помахивая листком бумаги.
– Вот, пожалуйста, так достоверно, как только я смог. Это пастель, спрыснутая фиксатором, смотрите, не складывайте ее.
Я взял у него рисунок. Это был цветной эскиз лица молодой женщины. Ее светлые волосы были уложены короной вокруг головы. Глаза были яркие и непрозрачные, как эмаль. Уилдингу удалось передать ее красоту,
