– Если вы думаете, что это сделал Лео, то вы сошли с ума!
– Я удивлен, что в вашей семье все еще пользуются этими словами.
Ее взгляд, неотрывно прикованный ко мне, метнулся в сторону. Опустив голову, она сказала:
– Сегодня утром Лео был дома в постели. Я могу это доказать с помощью его сиделки. Лео очень больной человек.
– Паранойя? – спросил я.
Вымученное спокойствие слетело с нее как маска.
– Проклятые больничные костоломы! Они обещали мне хранить профессиональную тайну. Ну, я им покажу профессиональную тайну, когда они в следующий раз пришлют мне счет!
– Не вините клинику. Я достаточно насмотрелся на судах, чтобы распознать симптомы паранойи.
– Вы никогда не видели моего брата.
Я не ответил на ее невысказанный вопрос.
– Я собираюсь повидать его сейчас.
– Я хорошо забочусь о Лео! – зарычала она внезапно. – За ним ухаживают опытные сиделки! Каждый день приходит врач. Я служу ему как раба, готовлю ему любимые блюда. Если нужно, сама кормлю его с ложки.
Она оборвала поток слов и отвернулась, стыдясь прорвавшегося наружу своего второго 'я' – заботливой пожилой женщины.
Я взял ее за жесткий локоть и повел к дому. Его красный кирпичный верх загораживал солнце. Я посмотрел на зарешеченные окна, за которыми сидел Лео Дюрано, получая самый лучший уход, и услышал тихое слово, повторяющееся за стенами, много раз, как эхо.
За входной дверью находилась спиральная железная лестница, ведущая наверх. Уна поднялась по ней и повела меня по длинному коридору. Почти в самом конце его у закрытой двери сидел в кресле полный молодой человек в белом халате.
Мое появление его удивило.
– Врач? – спросил он.
– Просто посетитель.
Он покачал головой.
– Я не стал бы этого делать, мисс Дюрано. Сегодня с ним очень трудно иметь дело. Мне пришлось запереть его.
– Откройте дверь, Дональд, – приказала Уна.
Он вынул ключ из кармана большого, как тент, халата и отпер дверь.
В комнате находилась голая железная кровать и прикрепленное к полу изодранное кресло-качалка. С зарешеченного окна свисало несколько лоскутков – все, что осталось от занавески. На крашеной стене возле окна виднелись отпечатки пальцев и вмятины, которые могли быть сделаны кулаками. Внутренняя сторона дубовой двери была расколота и починена с помощью свежеструганных дубовых досок.
Дюрано сидел на полу у окна в дальнем углу. Его руки, лежащие на коленях, были скреплены коричневым кожаным ремнем, на котором отчетливо виднелись следы зубов. Он посмотрел на нас через гущу черных волос, беспорядочно свисавших ему на лоб. Его окровавленный рот открылся и закрылся в попытке выпихнуть слово.
– Прости, – так прозвучало это слово.
Уна прошла к нему через комнату и тяжело опустилась на колени.
– Ты нехорошо себя вел. Прости меня.
Она прижала его голову к своему могучему торсу.
– Прощаю, – отрывисто ответил он. – Я меня прощаю. Освобожден от стражи. Сказал старьевщику, что ты не станешь гнать честного человека, сказал им, что я занимаюсь делами своего отца.
Сжав его голову обеими руками, Уна мрачно посмотрела на меня.
– И этот бедняга мог совершить утром убийство? Скажи ему, Дональд, где был утром Лео.
Дональд глотнул слюну и жалобно спросил:
– Полиция?
– Вроде этого, – ответил я.
– Он был в этой самой комнате. Всю ночь и все утро. Он здесь бывает каждую ночь и каждое утро. Дюрано теперь уже почти не выходит.
– Заткнись, ты!
Уна оставила брата и двинулась к Дональду.
– Оставь свои замечания, толстяк. Он и сейчас лучше тебя. Если бы не Лео Дюрано, ты бы и сейчас еще таскал ночные горшки за шестьдесят в месяц. Он для тебя мистер.
Толстяк отпрянул от нее, пылающий и съежившийся, как побитая мужем немка-жена.
– Вы задали мне вопрос, мисс Дюрано.
