Посмотрев фильм, в котором преступнику удавалось ловко обойти полицейских, она недовольно ворчала:
– Плохое кино, неправильное. Нельзя совершать преступления безнаказанно. За содеянное зло должно следовать возмездие, это закон, по которому устроен мир, и нарушать его никому не дано.
Суриков только посмеивался про себя над старухиной несовременностью. Но однажды решил ее поддеть:
– Если вы так твердо считаете, что любое зло должно быть наказано, то что ж вы своей невестке все с рук спустили? Сами же говорили, что она вас смертельно оскорбила и унизила. И денег своего родного сына вы так и не увидели, она все к рукам прибрала. Выходит, для кино у вас одни законы, а для вашей собственной жизни – другие?
Реакция Бахметьевой была неожиданной. Она медленно подняла голову и внимательно посмотрела на Сергея, потом запавшие губы раздвинулись в странной улыбке. Суриков никогда раньше не видел, чтобы Софья так улыбалась, хотя прожили они вместе уже года полтора.
– А кто тебе сказал, Сереженька, что ей это с рук сошло? Нет, не простила я ее. И жду, когда она будет наказана.
– Да кто ж ее накажет, интересно знать? – продолжал насмешничать он. Ему вовсе не хотелось обидеть хозяйку, он был очень к ней привязан и относился к старой женщине со всей теплотой и нежностью, на которые вообще был способен. Но был он еще слишком молод, чтобы уметь точно чувствовать ту грань, за которой кончается шутка и начинается разговор всерьез. – Бог, что ли? Так вы же в бога не верите, Софь-Ларионна, вы и в церковь не ходите. Нет, что-то у вас концы с концами не сходятся.
– Ну что ж, буду ждать, пока найдется человек, который их вместе сведет, – бросила Бахметьева загадочную фразу. – Мне самой-то это уже не под силу. А закон – он действует обязательно, другое дело, хватает ли у человека терпения и сил дождаться. Ну, мне, Сереженька, терпения не занимать, если уж я двадцать лет лагерей и поселений вытерпела и не сломалась, если я своего сына любимого двадцать лет не видела и не сошла с ума, если его смерть пережила, то и справедливости дождусь.
Суриков только хмыкнул в ответ и снова уткнулся в телевизор, где как раз начинался боевик с Чаком Норрисом. Софья боевики не любила, поэтому сразу же уползла на кухню и принялась греметь кастрюлями, готовя обед на завтра. Минут через пятнадцать после начала фильма Сергей вдруг припомнил недавний разговор. А что? В самом деле, права старуха, зло должно быть наказано. Боевики-то все до одного как раз про это. В детективах идея справедливого возмездия не очень заметна, там все внимание на загадку уходит, на тайну: кто преступник и как его поймать. А в боевиках тайны почти никогда нет, а есть обидчики и обиженные, и весь фильм обиженные или их защитники только и делают, что мстят да разбираются с обидчиками.
Нет, ну до чего все-таки умна старуха! Опять права оказалась.
Он даже не заметил, как старая женщина вошла в него, в его плоть и кровь, свила гнездо в его душе и стала жить в теле Сергея Сурикова. Он был просто очень привязан к ней и не видел в этом ничего плохого или опасного для себя.
Через полтора года он уже не мог дня без нее прожить. И после работы в магазине мчался домой как угорелый. Он скучал без Софьи Илларионовны, без ее интересных рассказов о таких вещах, о которых Сергей и не слышал никогда, без ее острого юмора, без ее мудрых и рассудительных суждений. И она нуждалась в нем, в его помощи и заботе, она ждала его каждый день с работы с горячим ужином, ласково называла «сынком» и «Сереженькой», а главное – она умела сделать так, что каждая проблема, кажущаяся неразрешимой, вдруг представала понятной и простой, такой, с которой справиться – как нечего делать.
Они нужны друг другу, и им хорошо вдвоем, тепло и уютно. Не нужна Сергею никакая собственная квартира, пусть бы Софья жила подольше, и он – рядом с ней. Вероятно, года через два-три его мнение переменилось бы, желания и стремления стали бы другими, но сейчас, зимой девяносто шестого года, Суриков думал именно так и хотел именно этого: чтобы его хозяйка Софья Илларионовна Бахметьева жила в добром здравии как можно дольше. Софья – его стена, теплая, крепкая и надежная, которая защитит от любых невзгод и опираясь на которую можно жить без неприятностей и осложнений. Софья – врач, который вылечит от любой хвори, не отдавая его в больницу. Софья – его учитель, она заставляет его слушать ее рассказы и учит думать и запоминать, сопоставлять и делать выводы. Она приучила его читать, пусть понемногу, но постоянно, каждый день перед сном, и он сам чувствует, что стал соображать быстрее и лучше. Благодаря Софье на работе в универсаме его считают чуть ли не интеллектуалом, достойным университетского диплома, смотрят с уважением и даже снисходительно относятся к тому, что он, когда слабость одолевает, по полдня не работает, в подсобке отсиживается. А с врачом тогда как помогли! Да разве для другого какого-нибудь грузчика стали бы они так в лепешку расшибаться, и врача разыскивать, и машину давать? Не стали бы. А для него сделали. Почему? Да потому, что он им Софьиными рассказами уши замылил, умным прикинулся, приличным. Нет, куда ни кинь, а кругом он Бахметьевой обязан. Софья – домоправительница, которая приготовит обед, приберет в комнате и пришьет оторвавшуюся пуговицу. Софья – мать, которая приласкает, погладит по голове, спросит, как дела и отчего глаза грустные. Софья – друг, которому можно рассказать все без утайки, не стыдясь и не стесняясь, и получить дельный и мудрый совет.
Софья Илларионовна для него – все. Дай ей бог здоровья и долгих лет жизни.
К лету девяносто шестого года Сергей Суриков «созрел». Если Софья, самый близкий ему на этом свете человек, ждет, что найдется кто-то, кто восстановит попранную справедливость, то кто же еще должен это сделать, если не он сам. Не зря ведь ее сына тоже звали Сережей, это знак судьбы. Сына расстреляли, и Суриков ей теперь самый родной. Разве сын не вступился бы за мать? Мысль пришла легко и естественно, и Сергей долго удивлялся, почему она не появилась у него в голове много раньше, ведь тот разговор о справедливом возмездии состоялся давно, еще в феврале.
Он только не знал, как поговорить с Бахметьевой. Может, совсем просто? «Софья Илларионовна, дайте мне адресочек, я поеду и разберусь с вашими обидчиками».
Поеду и разберусь. Как у него все просто. Билет до Москвы стоит тысяч двести пятьдесят, и обратно столько же, а где лишние полмиллиона взять? Они с Софьей живут скромно, экономят, каждую копейку считают. И потом, что значит: разберусь? Он морду бить Софьиной невестке, что ли, собирается? Глупость. Не хватало еще с бабой драться. А с мужем ее разборки устраивать тоже не больно умно. Ему сейчас должно быть лет пятьдесят, самый расцвет, он Сурикова в баранку скрутит раньше, чем тот его первый раз ударит. Сам-то Сергей не особенно сильный, хоть и грузчик. Осторожно переносить тяжести – это одна песня, а вступать в активное единоборство – совсем другая, с точки зрения нагрузки на сердце.
Ладно, он еще подумает. Спешки никакой особой нет. Но и тянуть не надо. Софья уже старая совсем, может в любую минуту заболеть. Не приведи господь, умрет. Если уж Сергей Суриков решил взять на себя миссию восстановителя справедливости, то имеет смысл делать это, пока Бахметьева жива. А то помрет с обидой, что за нее никто не вступился и не отомстил. Нет уж, надо, чтобы она ушла спокойной и довольной.
– Зачем вы пришли к Елене Шкарбуль и ее мужу? – повторила Образцова.
– Ну… это… В гости.
– Они вас ждали?
– Ну да.
– Вы шли в гости к незнакомым людям? По какому поводу?
– Софья Илларионовна просила.
– Поподробнее, пожалуйста. О чем конкретно просила вас Бахметьева?
– Ну, посмотреть, как они живут, как внук ейный. Она внука давно не видела, хотела узнать, как там и что. Меня послала. А что плохого?
Он попытался окрыситься, старался разозлиться, чтобы почувствовать себя более уверенно, но ничего не получалось. Земля с каждым шагом, с каждым заданным вопросом уходила из-под ног, и уверенности становилось все меньше и меньше. Боже мой, он же не убивал их! Не убивал! Как же доказать
