подготовкой, но и два фундаментальных аспекта: Любовь (к Богу и людям) и познание (через умные молитвы, размышление, молчание, созерцание) Бога и себя самого, то есть собственной души как образа и подобия Божьего. Любовь здесь интеллектуально не «слепа», не основана только на религиозном чувстве, она «знает», Кого она любит… Познание «себя самого» здесь, видимо, также основано не только на психологическом знании особенностей собственной души (для ее очищения), но прежде всего на познании ее трансцендентной основы и богоподобия (это уже высший уровень)… Это познание также необходимо, ибо надо знать, кто должен «соединиться» с Богом, так как от этого зависит само «соединение». Можно также высказать мнение, что если возможно определенное «развитие» в плане самосовершенствования и познания Бога, то центральным планом и вершиной этого может быть стяжание Святого Духа и соприкосновение с тайной Святой Троицы, «раскрытие» внутреннего Христа, которое означает не просто «святость», а коренное онтологическое изменение человеческого сознания. Все богатство православия как религии любви и единения с Христом и со всей Святой Троицей дает русским людям «печать бессмертия» и надежную и могучую защиту от сил Зла (в конечном счете от дьявола). Следует полагаться прямо и непосредственно на Бога, не думая, что — де Бог далек от людей; это является грубейшей и наивнейшей ошибкой, ибо при всей трансцендентности и даже «апофатичности» Бога Он одновременно в другом своем аспекте имманентен, то есть близок людям, которые являются его образом и подобием, близок людям до такой степени, как не может быть близок никто, независимо от того, сознают люди этот факт или нет. Православие к тому же (в отличие от католичества) обладает свойством догматической сдержанности и в принципе оно дает возможность людям осуществлять свое, данное им самим Богом, право на Свободу в интеллектуальной сфере и в сфере духа. Я подчеркиваю это, ибо проблема интеллектуальной свободы и свободы творчества является центральной для интеллигенции. (И в связи с этой проблемой среди интеллигенции порой возникает своего рода «осторожность» по отношению к Церкви.) Вспомним, однако, знаменитого нашего богослова-славянофила Хомякова, его акцент на проблеме свободы (в отличие от мертвенности принуждения, к чему была, кстати, склонна католическая Церковь), на сочетании свободы с соборностью (вполне русская идея!).
Глава пятая
«Народная стихия (народные религиозные секты)»
В народных религиозных русских сектах с необозримой иррациональной силой выразились некоторые мистические стороны народной души. Разумеется, исходя из нашей темы, мы намерены рассматривать сектантство не в плане его и так очевидной религиозной несостоятельности, [18] а как феномен народной культуры и истории. Наиболее интересным здесь является мятущаяся стихия народной души, ее тайные желания и стремления, ее страхи и сны, и, наконец, причины, почему она противилась и уходила от «официальной государственной Церковности».
Поэтому с этой точки зрения необходимо остановиться именно на народных русских сектах, и «наиболее самобытных из них (хлысты, например), а не на протестантских, рационалистических сектах, занесенных с Запада.[19] В этих «самобытных» сектах до боли видна огненно-мятущаяся народная душа, пытающаяся порой разгадать или ответить себе на такие вопросы, разрешение которых возможно только или в чистом эзотеризме, или вообще невозможно для человеческого разума.
Что же видит она, что преследует ее в безумном потоке подземных и высших видений, в ее схватках с Непостижимым, чего она хочет?
Налицо, по крайней мере, несколько видов таких стремлений.
Отметим, что в них проявлены именно индивидуальные, личные духовные страсти и запросы тех или иных людей или групп, которые действуют «свободно», вне «догм», что важно для понимания глубин народной религиозности. Начнем с того, что уже названия сект о многом говорят: хлысты, скопцы, бегуны, скрытники, бессмертники, нетовцы… Кстати, часто эти «стремления» противоречивы, что хорошо укладывается как в идею «антиномичности» Русской Души, так и в концепцию «прорывов» среди нераскрытого еще духовного пространства.
Начнем с довольно изощренной черты, проходящей через многие секты — это мысль о «скрытом Христе», о том, что Богочеловек «скрыт», и с этим неизменно соседствует идея, что тот, кто «обнаружен», точнее, тот, кто проявляет себя, — «самозванец». Все «обнаруженное, «явленное», «высказанное» оказывается фальшивым, а все «истинное» — скрывается, «таится». Здесь, пожалуй, проглядывает не просто мысль о трансцендентности Бога и всего «истинного», но и тот момент, что если «истина» и проявляется в мире, то она неизбежно должна «скрываться»… Мысль мощная, но и опасная, и не без далеко идущих последствий.
Полной противоположностью ей является центральная хлыстовская идея о том, что Христос (то есть Бог) есть в каждом человеке, что каждый человек — это потенциальный Христос, необходимо только «открыть» его в себе, в чем и состоит высшая цель секты.
Нечего и говорить о том, что доктрина о «Боге внутри человека» является чисто эзотерической (и в то же время где-то подспудно центральной) практически для всех мировых традиций,[20] но «достижение» этой самой сложной, вышечеловеческой, кардинальной, и, казалось, почти непостижимой, но в то же время реализованной в ряде случаев «цели» (речь прежде всего идет о «практике» реализации Абсолюта на Востоке) связано с древнейшими эзотерическими учениями и практиками окончательного «Освобождения» и выхода за пределы любого воплощенного или ограниченного, и в частности человеческого, существования, выхода за пределы Вселенной, на «другой берег»…
Что же касается хлыстов — то они, естественно, не имели никакого представления о том, что это по сути, а не на словах значит «Бог внутри человека», не говоря уже о «практике» (если такое слово вообще тут подходит), но у них здесь поразительно сочетание абсолютно сверхчеловеческой цели с нелепыми карикатурными средствами его достижения. Разумеется, они добивались «экстаза», но этот «экстаз» имел чисто «психические» корни («нижних вод») и в большинстве случаев ничего общего не имел даже с «нормальной» человеческой духовностью вообще.
Удивительно, однако, не это, а то, что люди, в сущности, совершенно «простые», «неграмотные», как говорится, оторванные от всякого эзотеризма (в том числе, например, внутриЦерковного, исихастского), с таким бешенством, с такой внутренней истерией, метафизическим отчаянием и самообманом, пытались достигнуть высшей цели человеческого бытия, по существу (по крайней мере на «не-Востоке») скрытой за вуалью обычного религиозного экзотеризма, чтобы не смущать и не вводить в бессмысленный соблазн верующих (и поделом, пример тому — сами хлысты). Но, повторяю, нас здесь трогает не очевидная нелепость таких «амбиций» со стороны «хлыстов», а неимоверная, разрывающая душу жажда этих людей вырваться за пределы космической тюрьмы, осуществить Абсолютное бессмертие, их бесконечная, хотя бы на чисто психическом уровне, страсть, пусть искаженная, к божественному, к абсолютному началу в себе.
В 1645 году Данила Филиппович (кажется, основатель) заявил: «Буду я по плоти человек, а по духу Бог». Легко сказать…
Хлыстов, как и других сектантов, разумеется, гнали, но удивительно, что эта секта оказалась весьма живучей, и в начале XIX века (особенно в форме скопческой секты) завоевало себе сторонников среди высшего общества в Петербурге. За свои заблуждения (с искрами «истины») многие платили каторгой, кровью, жизнью — обычная человеческая история.
Вторую тенденцию (и тоже весьма русскую) лучше всего представляли «бегуны», то есть сектанты, которые считали, что мир настолько погряз во зле, во всех его формах, даже религиозных, что от него надо только «бежать» — бежать, спасаться от всего: от государства, людей, монастырей, Церквей, купцов, от всего… что есть на земле… Опять-таки «искры истины» здесь явно присутствуют, но ведь именно в монастырях («настоящих»), можно было уйти от мира в подлинном, традиционном смысле слова тем, кто на это действительно был способен, при этом не теряя сострадания к этому миру.
Были и совсем другие «завихрения», например, «шалопуты» (близкие к хлыстам) — эти
