1 сентября 1905 г. Москва. Хлебный переулок
В комнате стоял полумрак. Оксана сидела в старом жестком кресле у окна, подобрав под себя ноги и, казалось, дремала. Старый халат жены хозяина дома бесформенно грудой закрывал ее с головы до пят. Несколько пакетов из магазина одежды – лавки, как их тут называли – валялись на полу нераспечатанными.
Услышав тихий скрип входной двери, она вскинулась, широко распахнув огромные глазищи. Отчетливые армянские черты лица, окруженного копной иссиня-черных волос, заострились от перенесенных волнений.
— Здравствуйте, Олег Захарович, — тихо сказала она.
Олег прикрыл за собой дверь, пересек комнату и присел перед ней на корточки.
— Здравствуйте, Оксана, — тепло улыбнулся он. — Врач сказал, вам нужно по крайней мере неделю безвылазно лежать в кровати.
— Врач… — она медленно повернула голову, безжизненно уставившись в окно. — Что за место? Вы так ничего и не сказали мне толком. Какая-то деревня? Почему меня привезли сюда?
— Что вы помните? — поинтересовался Олег. — Я имею в виду – за последние несколько дней? Или нет, не так. Расскажите-ка мне все с того момента, как дела пошли наперекосяк.
Девушка заметно вздрогнула и со страхом уставилась на него.
— Мы ничего плохого не делали! — прошептала она. — Честное слово! Мы… просто встречались, разговаривали… мы не замышляли ничего плохого! Берест… он несдержан на язык, но он хороший парень, добрый, он никогда…
— Оксана! — Олег попытался оборвать ее как можно мягче. Девушка снова вздрогнула и осеклась на полуслове. — Поймите, вас никто ни в чем не обвиняет. Вы не в следственном изоляторе УОД, вас никто не расследует. Ну сами подумайте – стал бы Народный Председатель лично заниматься мелкими шалостями вроде ваших? Я очень прошу – забудьте свои страхи и предположения. Просто расскажите мне, кто вы, откуда и что помните за последние несколько дней. Ладно?
Он поднялся, взял стул, оседлал его, оперевшись руками о жесткую деревянную спинку, и приготовился слушать. Девушка несколько секунд явно колебалась, но потом вздохнула и принялась сбивчиво говорить.
Нынешним летом она перешла на четвертый курс Сечки, как студенты на жаргоне называли пединститут имени Сеченова. Вообще-то изначально она собиралась завоевать столицу, поступив в театральную академию и став знаменитой актрисой, но по конкурсу не прошла. Уезжать домой в сонный захолустный Бакряж с его двумя заводами – инструментальным и тракторным – и пустыми магазинными полками страшно не хотелось. И она, воспользовавшись извечной лазейкой неудачливых молодых людей, косящих от армии, успела перевести документы в пед на наименее популярный среди всех физмат. Училась ни шатко ни валко, сессий не заваливала, но и особыми успехами не блистала, и с тоской представляла себе свою грядущую педагогическую карьеру – училкой, распределенной в какое-нибудь сельское захолустье, по сравнению с которым даже Бакряж покажется блистательным центром культуры. Отличаясь замкнутым необщительным характером, за первые два года она так и не свела ни с кем близкого знакомства.
На третьем курсе все переменилось. Мирей Долохова, которую подселили в ее тесную обшарпанную комнату в общаге взамен отчисленной по собственному желанию соседки, познакомила ее с компанией молодых людей с параллельного потока. Несколько парней и девиц, мокольцев и провинциалов, организовали что-то вроде полуподпольного кружка. Ничего противозаконного – тут Оксана снова испуганно вскинулась, и Олегу пришлось ее успокаивать – магнитофонные джазовые записи, за бешеные деньги купленные у фарцовщиков в темных переулках, наивные рассуждения на политические темы, шатание по ночной Моколе, пиво и портвейн, уединение парочками в реквизированных на время у товарищей общажных комнатах… Обычная компания молодых оболтусов, не знающих, чем занять свободное время, и опасно гуляющих по грани, рискуя оргвыводами факультетского воспитателя по общественной работе. Но СОД их не трогала. Вернее, однажды общаки попытались арестовать Береста и его группу, чтобы, кажется, обвинить их в каком-то заговоре, но неожиданно вмешался Хранитель по имени Крис, сорвавший арест. С тех пор их игнорировали.
Вчера… или когда?.. В общем, они впятером сидели на скамейке в вечернем парке, и Берест в своей любимой манере разглагольствовал о судьбах страны, искаженных идеалах Народной Справедливости, о зажравшихся котах-чиновниках, связывающих руки молодому Народному Председателю (здесь Олег печально усмехнулся). Из рук в руки переходила самокрутка, дурманяще пахнувшая сладким запахом травки, которую принес Франц. Разговор уже далеко пересек грань безопасного, и молодые люди держались слегка на взводе, нервно оглядываясь по сторонам. И когда в конце аллеи появился полицейский патруль, им взбрело в голову переместиться куда-нибудь в другое место. Если бы не резкий старт, скучающие полицейские, скорее всего, даже не обратили бы внимания на студенческую компанию. Однако сейчас они заинтересовались и попытались приблизиться. Перепуганные студенты рванули напролом через кусты. Полицейские, уверившиеся в криминале, бросились за ними, одновременно оповещая по рации другие парковые патрули.
Спустя несколько секунд Оксана потеряла остальных. Ветви кустов и деревьев хлестали по лицу, и она, защищая руками глаза, не заметила, как осталась одна. Она бежала вслепую, не зная куда, сердце рвалось из груди, легкие горели от напряжения. Треск веток под ногами не давал расслышать, гонятся ли еще за ней, но остановиться и прислушаться она не осмеливалась. И когда под ноги подвернулся особо толстый корень, а навстречу рванулся грязный березовый ствол, она почти обрадовалась, что наконец-то сможет передохнуть.
Пробуждение оказалось ужасным. Память о следующем времени оставалась словно окутанной густым непроницаемым туманом, в котором изредка проглядывали какие-то пьяные хохочущие рожи, брезгливо кривящиеся полицейские в странной форме, храпящие лошади… Она ела объедки, что бросали ей в грязных забегаловках, урывками спала на голой земле, несколько раз ей грубо овладели вонючие оборванные мужчины. Мысли путались, она не могла понять, где и почему находится, а вокруг не было ни одного знакомого места. Почему-то ей казалось, что ее арестовали, и сейчас она находится в колонии, отбывая пожизненный срок… то же чувство, что и в кошмарном сне, из которого не чаешь, как выбраться.
Потом посреди окружающего тумана вдруг отчетливо проявилась фигура Кислицына Олега Захаровича, Народного Председателя Народной Республики Ростания. Ей было все равно, она лишь хотела, чтобы кошмар кончился. Она бросилась к Нарпреду… и пришла в себя в квартире с деревянными стенами, в постели с грубыми заштопанными простынями, где в углу чернела дымными потеками по штукатурке печка, а под кроватью стоял ночной горшок.
Выслушав несвязный рассказ девушки, Олег задумался. Как и он сам, она попала сюда в бессознательном состоянии. И у них обоих в первые дни оказался отчетливо затуманен рассудок, вероятно, в результате сильного шока. Следовало проверить еще кое-что. Он поскреб подбородок, поднялся со стула, покопался в платяном шкафу и извлек на свет вычищенные и выглаженные брюки.
— Ваши? — спросил он, разворачивая их.
Девушка посмотрела на штаны и кивнула.
— Здоровские штанишки, — грустно сказала она. — Франц подарил. Мы с ним… в общем, он хороший друг. У него водились такие вещи. Сама я в жизни бы на такие не наскребла, с моей-то стипендией в двадцать пять форинтов…
Олег кивнул.
— Понятно. Думаю, в ближайшее время вам носить их не светит. Не принято здесь женщинам в штанах ходить.
Он аккуратно свернул брюки и убрал их в шкаф. Судя по всему, одежда при переносе также оставалась неизменной. Он вернулся обратно на стул, мучительно подыскивая первую фразу для объяснения. Оксана, впрочем, избавила его от колебаний.
— Здесь – это где? — настороженно спросила она. — У вас на даче?
