Екатерину Лефевр или на Монтескью. И Алиса начинала отчасти догадываться об истине… Ее лицо залила краска целомудренного стыда.
Неужели возможно, что император влюбился в нее? Неужели он мог подумать, что она изменит Анрио, что она откажется от любви жениха?
Это открытие смутило и взволновало Алису. В то же время в ней зашевелилось какое-то новое чувство недоверия и почти презрения к этому императору, который до того времени казался ей великим, недоступным для низменных страстишек заурядных людей. Наполеон, влюбленный в нее! О, это не возвеличивало ее, но зато сильно унижало его.
Вся душа Алисы возмущалась и протестовала. Император предстал перед ее духовным взглядом в необычном виде. И ею овладела совсем другого рода боязнь, чем та, которую обычно внушал всем император.
А что, если Дюрок говорил совершенно серьезно, если эта шутка о ночном посещении, которую она приняла с веселым смехом, превратится в серьезное покушение на ее честь? Что ей делать? Что ей ответить? Позвать ли ей на помощь? А если император пойдет на все? Если захочет силой вломиться к ней? Что же будет тогда? Все, что она знала о его характере, о его привычке не считаться ни с какими препятствиями, делало возможным самые дикие предположения, оправдывало всякие опасения.
Ночь все сгущалась; одна за другой полоски света, бросаемого освещенными окнами на темный ряд деревьев парка, тускнели и гасли. Справа, слева, прямо – повсюду перед Алисой вздымалась завеса непроницаемой тьмы. Наконец погасло последнее окно. Лишь Алиса бодрствовала этой безлунной ночью.
Она снова бросила беспокойный взгляд на парк и в то же время прислушалась – ей показалось, будто послышался шум шагов. Тогда со все возраставшим страхом она пробормотала:
– Можно подумать, что кто-то идет сюда. Господи Боже! Что если это император?
С крыльца, вскочив на барьер, можно было взобраться на подоконник и проникнуть таким образом в ее комнату.
Алиса хотела закрыть окно, но не сделала этого, подумав: «Я совсем сошла с ума! Никто не может прийти сюда! Никто, кроме Анрио. Да и как это его еще нет до сих пор? Каждый вечер, перед тем как уйти в свою комнату, он заходит ко мне, чтобы сказать несколько нежных слов, от которых мне снятся потом очаровательные сны и ночь переполняется радостными мечтами. Он должен был бы уже быть здесь. Впрочем, герцогиня сообщила мне, что император дал ему какое-то поручение, в этом-то, вероятно, и заключается причина его опоздания. Я должна обождать его. Что он может подумать, если, возвратившись в замок, найдет мое окно закрытым и лампу погашенной? Он не может опоздать, так как отправился в ближайший город. Как он опечалится, если подумает, что я не смогла обождать какой-нибудь час до его возвращения! – И она снова подошла к окошку, облокотилась на подоконник и стала всматриваться в ночную тьму. Затем, смеясь, почти разуверившись в своих страхах, она подумала: – Я с ума сошла! Чего мне бояться? Никто не придет, кроме Анрио, ну а потом если император и придет, так что же! Его примет Анрио. А я не думаю, чтобы его величеству доставило такое удовольствие отказываться от сна, чтобы поговорить под окном с гусарским полковником!»
При мысли о такой картине она окончательно развеселилась, и это придало ей храбрости.
Вдруг улыбка застыла на лице Алисы, превратившись в гримасу испуга, и пальцы судорожно вцепились в подоконник; она хотела броситься прочь, спрятаться в глубине комнаты, но ноги не слушались. Она хотела крикнуть – крик замер в груди. Она откинулась назад, не будучи в силах оторвать пальцы от подоконника.
Какой-то человек, узнав которого, она еще больше испугалась – разве на голове его не было маленькой шляпы, и разве не был он одет в мундир полковника стрелкового полка, обычный костюм императора? – пытался вскарабкаться в окошко, не говоря ни слова.
Алиса чувствовала, что сейчас упадет в обморок. С ее уст сорвались только два слова, которые прозвучали словно жалоба, словно упрек:
– Ваше величество…
Но в тот же момент ей стало легче дышать. Ее глаза засверкали, и лицо, искаженное ужасом, озарилось радостью. Она восторженно закричала:
– Анрио! Анрио!
За этим возгласом последовали глухой крик и странное гортанное восклицание.
Алиса увидела, что маленькая шляпа и мундир стрелкового полка исчезают за окном и в ночной темноте скрывается какая-то неясная тень.
Перед ней был Анрио с обнаженной саблей в руках. Он стоял совершенно вне себя и сумасшедшими глазами смотрел на открытое окно и то место, где скрылись маленькая шляпа и мундир стрелкового полка.
Алиса, все еще не оправившаяся, смотрела на жениха, ничего не понимая.
– Анрио, мой Анрио! – нежно сказала она ему.
Услышав этот голос, Анрио словно проснулся от сна. Он с бешенством засунул саблю в ножны и, погрозив кулаком в окно, у которого ждала его Алиса, крикнул:
– Распутница!
Затем, излив в этом незаслуженном оскорблении все свое отчаяние, бешенство и страдание оскорбленной любви, испуганный своим поступком, так как он воображал, что поразил своим ударом императора, Анрио бросился в густую тьму парка. Вскоре его силуэт потерялся в ночной тьме, а Алиса без чувств рухнула на пол у широко распахнутого окна.
IX
В двадцати метрах от освещенного круга, бросаемого на песок лампой из комнаты Алисы, какой-то субъект дергал себя за руки и ноги и щупал грудь. Тщательно закончив этот осмотр, он облегченно вздохнул.
– На этот раз я хорошо отделался! – пробормотал он по-английски. – У меня ровно ничего не испорчено!
