Д'Юллен страшно побледнел; но это был человек огромной энергии, которого нелегко было запугать.
– Вы арестуете меня? Почему? – пробормотал он, все же озадаченный этим потоком неожиданных известий, но, тотчас же оправившись, прибавил с хладнокровием, смутившим Мале: – Генерал, я прошу показать мне ваши полномочия.
– Охотно исполню вашу просьбу; пройдемте в кабинет! – ответил Мале, стараясь казаться равнодушным и вежливым.
К д'Юллену вернулось его самообладание; он спокойно и строго посмотрел на Мале, чем привел последнего в большое смущение. В душу коменданта закралось подозрение, ему показалось невероятным, чтобы его приказано было арестовать. За какую вину? И неужели это поручили бы Мале? У него все росла уверенность в заговоре. Мале, конечно, был только смелым обманщиком, но как схватить его? Ведь он пришел не один, а он, д'Юллен, в халате, не имея под рукой никакого подкрепления, был совершенно одинок в своей квартире, в полной зависимости от этого обманщика, будто бы имевшего законный приказ. О полномочиях д'Юллен спросил только, чтобы выиграть время.
В сопровождении Мале он вошел в кабинет и направился к бюро. Он мог бы воспользоваться своей геркулесовой силой, так как был шести футов ростом, а Мале невысок и тщедушен, но он хотел сперва вооружиться, чтобы до прибытия помощи держать самозванца на почтительном расстоянии. Он приоткрыл ящик бюро, в котором хранилась пара заряженных пистолетов; это не укрылось от внимания Мале.
– Итак, ваши полномочия? – резко сказал д'Юллен, взяв пистолет.
– Вот они! – ответил Мале, стреляя в него в упор. Д'Юллен упал с раздробленной челюстью. Он остался в живых, но его левая щека была навсегда обезображена, чем он заслужил от насмешливых парижан прозвище «вздутая пуля».
Думая, что генерал убит, Мале оставил его лежать на ковре в луже крови. Теперь у него стало одним опасным противником меньше. Ведь д'Юллен был смелым, достойным сыном геройского народа, недаром он чуть не один взял Бастилию.
До сих пор Мале имел полный успех. Чтобы довершить победу, захватить все общественные должности, ему оставалось только занять главный штаб. Это было нетрудно: стоило только перейти площадь. Мале рассчитывал, что полковник Дусэ, получив звание генерала, уже исполнил все его приказания и арестовал Лаборда; после этого овладеть главным штабом было пустой формальностью. Поэтому Мале, не взяв никого с собой, один направился к штабу через Вандомскую площадь, на которой выстраивались отряды парижской гвардии, посланные полковником Раппе.
При входе в здание штаба Мале заметил человека очень высокого роста, в длинном, наглухо застегнутом сюртуке, в гусарских шароварах, с полицейской фуражкой на голове; на его руке висела на ремне огромная палка, на сюртуке красовался орден Почетного легиона.
«Мне знаком этот человек! – подумал Мале. – Кажется, это – бывший тамбурмажор, по имени Ла Виолетт… За нас он или нет?»
Он подумал было остановиться и поговорить со старым солдатом, но каждая минута была дорога; он уже и без того потерял много времени из-за Ладрэ и генерала Денуайте и теперь спешил довести до конца дерзкое предприятие и закрепить за собой законную власть. Из главного штаба он будет управлять соответственно своим планам оставшимися во Франции войсками и национальной гвардией; это была значительная вооруженная сила, недовольная положением вещей и готовая с помощью штыков поддержать мятежное правительство. Главный штаб был для Мале своего рода Тюильрийским дворцом: только там он будет хозяином положения и правителем, только там он сосредоточит в своих руках все нити управления. Воображение рисовало ему ошеломляющий успех. До сих пор волшебная феерия проходила без малейшей помехи; еще одно маленькое усилие – и в здании главного штаба эта феерия обратится в действительность! Волшебная сказка сделается достопамятным событием, и за ночью фантасмагорий взойдет великий исторический день.
Никаких опасностей больше не предвиделось, и Мале с высоко поднятой головой, гордый, надменный, решительный, уверенно вошел в главный штаб, говоря себе:
«Наполеон не имеет больше никакого значения; его волшебный жезл теперь в моих руках!»
Он и не подозревал, что в руках старого солдата-великана находился настоящий волшебный жезл, которому предстояло разрушить всю феерию, обратить в простые тыквы чудесные экипажи и заменить тюрьмами импровизированные дворцы…
XVII
Расставшись с генералом Мале, Анрио медленно шел пешком по Сент-Антуанскому предместью, не обращая внимания на то, что встречалось ему по пути, и чувствуя себя совершенно разбитым.
Перед ним проносились тени прошлого. На душе у него было так же темно, как было темно вокруг него в этот грустный октябрьский вечер. Он шел тихо, тревожный, печальный, погруженный в свои думы, недовольный другими и самим собой. Он невольно спрашивал себя, честно ли он поступил, сообщив Мале пароль на нынешнюю ночь. Конечно, Мале не мог использовать его сообщение во вред государству: ведь дело происходило не на аванпостах, да и генерал, хотя и непримиримый враг императора, был, по его собственным словам, не способен совершить бесчестный поступок. Пароль был нужен ему лишь для того, чтобы вернуть себе свободу; в этом нет никакого вероломства, никакой измены, Анрио не поручали охрану заключенных. Никто не сочтет низким или преступным помочь политическому узнику, каким являлся Мале, обмануть бдительность тюремщиков и скрыться за границей.
Тем не менее Анрио не мог успокоиться; совесть громко упрекала его, так как пароль был дан ему для исполнения обязанностей службы, а вовсе не для того, чтобы помогать бегству государственных преступников. Хотя генерал никогда не посвящал его в свои планы, но можно было предполагать, что у него были связи со всеми врагами Наполеона. Может быть, замышлялся заговор и генерал после бегства из лечебницы теснее сблизился со своими друзьями. Он сказал, что едет в Англию, а оттуда в Соединенные Штаты; но, может быть, он останется на английской территории, дававшей приют самым ожесточенным противникам Наполеона: эмигрантам, бывшим предводителям шуанов? Анрио упрекал себя в том, что облегчил Мале возможность тревожить безопасность государства, вызывать смуту во Франции, проповедовать возмущение, да еще в такое опасное, грозное время.
Его собственная ненависть к Наполеону нисколько не уменьшилась; он по-прежнему ненавидел всесильного монарха, не задумавшегося похитить его счастье, отняв у него Алису; но, как он сказал Мале, он был прежде всего солдатом и французом и не хотел ничего предпринимать против императора, пока о его армии не было известий и сам он оставался в далекой России, как борец за Францию, воплощая в себе ее славу и, может быть, спасение всей армии. Пока Наполеон сражался, его личность была священна в глазах
