– Это глупо, – только и сказал он. Эльке еще сильнее выпрямила спину.
– Если ты считаешь, что Найджела не следовало оставлять без присмотра, почему бы прямо не сказать об этом и не повернуть снова к дому?
Он удивил ее своим искренним смехом.
– Ничего подобного у меня сейчас и в мыслях не было. Этот парень валяется в постели уже четыре недели. Я абсолютно уверен, что, если бы ты не хлопотала над ним как наседка, он бы давно уже мог попробовать ходить на костылях, которые изготовил для него Рио.
Эльке даже послышались в голосе Патрика нотки ревности.
– Но тогда о чем ты?
Он повернул к ней лицо, и тепло его глаз сразу же растопило всю ее нарочитую холодность.
– О нас с тобой. Я знаю, что не имею права на твою любовь. Как бы ни была мне ненавистна мысль о твоем отъезде, я все же пытаюсь к ней привыкнуть. Но ведь мы, несмотря ни на что, когда-то были друзьями. Что же нам, проехав двадцать пять миль, так и нечего сказать друг другу?
– Я не знаю, что говорить. Патрик тяжело вздохнул.
– Вот это-то и ранит меня больше всего. Если бы ты знала, как мне больно сознавать, что каждый раз, когда мы остаемся с тобой одни в комнате, ты сидишь как на иголках! Мне больно видеть, что ты специально ешь на кухне, чтобы избежать встречи со мной. Через несколько недель я отправляюсь перегонять скот. Нам так мало времени осталось быть вместе. Разве мы не можем провести его как друзья?
Шарлотта слышала, как Патрик вышел из спальни. Это было задолго до рассвета. Вчера он лег к ней, даже не поцеловав. Она притворилась спящей. И не то чтобы она возражала против растущей холодности между ними. Больше нет.
Если бы Патрик был любящим мужем, она бы чувствовала себя виноватой, что так много времени проводит с Найджелом. Лежа ночью в постели рядом с Патриком, она воображала, что ее держит в объятиях Найджел.
Беда вся была в том, что одного воображения уже было недостаточно.
Она научилась стискивать колени и доводить себя до порога удовольствия. Но что за одинокое удовольствие это было! Она хотела мужчину, горячего, голодного мужчину и, как замужняя женщина, имела на это полное право.
Шарлотта часто слышала разговоры отца и братьев относительно их мужских прав. Ни один из них, казалось, не думал о том, что и у женщины тоже есть права. И вот теперь она должна спать одна, рядом с Патриком, но одна, потому что после того, как гаснет свет, он не обращал на нее никакого внимания.
Но ей не хватало не только плотских утех: ей недоставало также и всего того, что вело к ним – понимающих взглядов, тайных жестов. Еще больше она скучала по тому, что бывает после – объятиям, милым разговорам, уверенности в том, что ты находишься в центре жизни мужчины.
С Патриком она не знала всего этого даже в медовый месяц. Найджел, казалось, обещал все. Все, что она говорила, он внимательно слушал. Действительно слушал, и чувствовалось, что это имеет для него значение. Он смеялся ее шуткам. А разве можно было игнорировать долгие горячие взгляды, которые он бросал на нее, или каким огнем опалялась ее кожа при его даже случайных касаниях?
«Называйте меня грешницей, называйте меня как хотите. Мне все равно», – твердила Шарлотта про себя.
Она томилась по Найджелу так сильно, что кружилась голова. Да что там, в эти последние несколько дней она не могла думать ни о чем другом.
Шарлотта подождала, пока закроется входная дверь, затем поднялась с постели и прошла к окну, чтобы посмотреть, как Патрик направляется к большому каменному амбару. К тому времени когда он вывел кабриолет во двор, все ее тело покрыла гусиная кожа.
Она слышала легкие шаги в холле и распознала, что это Эльке.
«Ну поскорее же, поскорее, – торопила она их. – Поезжайте куда хотите, только поскорее».
Но время, казалось, остановилось. Прошла целая вечность, пока кабриолет с Патриком и Эльке выехал за ворота. Шарлотта продолжала смотреть в окно даже некоторое время после того, как экипаж скрылся в темноте.
Затем, дрожа от предчувствия, наверное, больше, чем от холода, она надела самую, на ее вкус, соблазнительную ночную рубашку, а сверху халат. Нежный шелк ласкал кожу, как дыхание любовника. Окропила духами шею, запястья и ложбинку между грудей, затем взбила волосы.
Босая, Шарлотта открыла дверь спальни и на цыпочках пересекла холл. У комнаты Найджела она остановилась, чтобы успокоить нервы. Он должен прийти в восторг от ее вида!
Шарлотта флиртовала с ним с того самого знаменитого бритья, а он – с ней. То, что начиналось как невинная шутка, просто чтобы развеять скуку, неожиданно переродилось в нечто совсем иное, в то, чего ей в жизни еще испытывать не приходилось. Найджел начинал значить для нее больше, чем муж, родители, братья и сестры.
Каждый раз, когда Шарлотта думала о его отъезде, ей казалось, что она смотрит в бездонную бочку, наполненную несчастьями. Она жила теперь для тех немногих моментов, когда они с Найджелом оставались наедине. И вот теперь в их распоряжении два дня. Целых два счастливых дня.
Она чувствовала себя немного грешницей, нехорошей, но это было так потрясающе!
На этот раз ей не потребовалось никаких ухищрений, не нужна была и мама, чтобы руководить ее планом. Наверное, сейчас, узнав о ее задумке, мама пришла бы в ужас. Но Шарлотта в этот момент о матери думала еще меньше, чем о Патрике. Она слушала только порывистые, стремительные удары своего сердца.
Повернув медную ручку, она толкнула дверь и закрыла за собой с такой же осторожностью, с какой это проделывала в Виндмере, когда убегала на ночные свидания с местными молодыми красавцами. Но это утро
