построили для меня домик недалеко от теплицы. Их слишком волнует, что я очень мало ем и очень много сплю.
Хэнс растроганно стиснул худенькие плечи:
– Как приятно видеть тебя!
Мими кивнула:
– И тебя. Ты стал дьявольски красив и, похоже, не беден. Но ты еще не ответил на мой вопрос: понравился ли бы ты своей матери?
– Нет, – твердо ответил Хэнс.
Мими вздохнула и, легко опустившись на траву, расправила домотканую юбку.
– Почему же – нет?
– Потому что во мне нет ничего хорошего. Я лгал и обманывал, использовал женщин и воровал у мужчин. Почти всеми своими поступками я обижал людей. Из-за меня вся наша семья покинула Вирджинию.
– И что же теперь ты собираешься с собой делать? – спросила Мими, глядя на Хэнса без малейшей снисходительности.
Хэнс пожал плечами:
– Думаю, ответ ясен: буду стараться держаться подальше от них.
– А тебе не кажется, что именно этим ты больше всего и обидишь их?
– Но это все для того, чтобы не доставлять им лишних хлопот.
Женщина покачала головой:
– Как же ты глуп, Хэнс. Твои родители…
– Они мне не родители.
Темные глаза индианки наполнились гневом.
– Ты ошибаешься, Хэнс. Женевьева и Рурк Эдеры – твои родители в полном смысле этого слова. Если ты отрицаешь это, то тем самым перечеркиваешь все доброе, что они для тебя сделали.
– Но…
Мими махнула сухой рукой в сторону могилы Пруденс.
– Я никогда не знала ее, – заметив, как Хэнс сжал кулаки, твердо продолжила: – Но Рурк понял свою жену и простил ее. И ты тоже должен это сделать.
– Какое имеет значение, прошу я или нет женщину, которая мертва уже сорок лет?
Мими взяла его за руку:
– Потому что тогда ты начнешь прощать самого себя.
Дверь кухни с шумом распахнулась, впустив нагруженную покупками Женевьеву. Мария поспешила забрать их, поставив на буфет банки с диким медом и консервированными фруктами.
– Не стоит этого делать, – с мягким упреком сказала она.
Но Женевьева, не слушая ее, уже опустилась на колени у стоявшей возле камина колыбели и принялась ворковать с толстеньким и жизнерадостным девятимесячным Диланом.
Ребенок заморгал широко открытыми чистыми глазами, и его лицо расплылось в радостной улыбке; во рту сиял один единственный зуб.
– Знаешь свою старенькую бабушку, – удовлетворенно проговорила Женевьева.
– Еще бы ему не знать, – засмеялась Мария. – Вы же бесстыдно балуете его.
– Именно это я и собираюсь сейчас делать, – счастливым голосом ответила Женевьева. Опустив в карман руку, она достала отполированную, искусно разрисованную погремушку и сомкнула вокруг нее крошечные пальчики Дилана. – Израэль сделал это специально для него.
– Как он, Женевьева? – осторожно спросила Мария.
– За эти месяцы нога еще не совсем зажила, но скоро можно будет попробовать сделать протез. Израэль клянется, что уже в следующем семестре вернется к преподаванию в университете. Мне кажется, что я пролила над этой ногой больше слез, чем он сам.
– Бабушка!
Это Хэтти и Бенжамин прибежали из сада с перепачканными ягодным соком губами и руками. Женевьева обняла детей, позволив им обшарить свои карманы в поисках ячменного сахара, который она всегда приносила с собой.
– А мне есть что-нибудь? – спросил Люк, входя в кухню.
– Ты уже много лет назад опустошил карманы моего фартука, – с напускной строгостью ответила Женевьева. – Но я принесла кое-что для тебя, Мария.
– Право же, не стоит…
Женевьева положила Марии на ладонь какой-то черный предмет.
– Это принадлежало твоей матери, – тихо сказала она.
