середину американских позиций и убить его. Это было особенно нелепо именно сейчас, когда конец войны так близок. Рурк поднял глаза к сверкающему на прохладном чистом небе великолепному ожерелью из звезд и постарался выбросить подобные мысли из головы.
На заре хриплая музыка шотландцев 76-го полка прохныкала салют союзникам. Королевский оркестр французского полка тут же сыграл победный ответ.
Рурк забрался вместе с товарищами на парапет, чтобы получше видеть столь необычное зрелище. Он старался вызвать в себе злость и ненависть к врагам, но не сумел обнаружить в душе ничего, хотя бы отдаленно напоминающего эти чувства.
Изрытое, неопрятное поле битвы – вот все, что еще говорило об уродливом лице войны.
Рурк посмотрел по сторонам и вздрогнул от утренней прохлады. «Возможно, – сказал он себе, – триумф придет позже, когда состоится формальная капитуляция». А пока ему оставалось лишь наслаждаться тишиной да мыслью, что скоро он отправится домой.
Некоторые американцы уже оставили позиции. Конечно, велико было искушение уйти вслед за ними, но Рурк вспомнил слова Женевьевы: «Все, через что ты прошел… обретет смысл, если ты доведешь начатое дело до конца», поэтому он лишь смахнул пыль со своего испачканного мундира и начистил сапоги.
Готовясь встретить побежденных британцев, американцы и французы образовали вдоль Хэмптон-Роуд двойную линию. Наконец те вышли из Йорктауна под звуки марша «Мир перевернулся вверх тормашками».
Рурк заметил, что англичане стараются держаться ближе к французской линии, не обращая внимания на американские позиции. Казалось, они хотели таким образом несколько уменьшить свой позор, сдавшись французам, а не Континентальной армии.
«Ничего удивительного, – подумал Рурк. – Это же забавно, что самая мощная в мире военная машина побеждена кучкой оборванных, непокорных бунтовщиков».
Однако американцы не желали, чтобы их игнорировали. Оркестр грянул «Янки Дудл», заставив англичан, так долго относившихся к ним с презрением, повернуться лицом к американской линии.
И вот прозвучал приказ о сдаче оружия. Англичане принялись грубо швырять свои ружья в кучу, стараясь повредить их. Заметив это, генерал Линкольн, второй человек в войсках после Вашингтона, что-то отрывисто скомандовал, и неповиновение тут же было пресечено: оружие стали складывать с меньшей яростью.
Рурк стоял до последнего, глядя на серебристо-коричневую кучу мушкетов, слушая проклятия и рыдания поверженных британцев. Он не ушел, пока не закончилась вся процедура.
К Йорктауну подходили все новые и новые силы Вашингтона. Все вражеские отряды к этому времени уже сдались в плен или разбежались. Праздновать победу и пить начали уже в день капитуляции.
Настроение у Рурка было не менее праздничным, чем у тех, кто хлопал друг друга по плечам и шумно бражничал в честь победы. Но он радовался более спокойно и неторопливо собирал свои пожитки, готовясь к путешествию домой, в Дэнсез Медоу.
За этим занятием и застал его Нил Кумз.
– Уже уезжаешь? – спросил Кумз, наклонив голову так, что шляпа съехала набок. – А мы только начали новую партию ямайской водки.
Рурк покачал головой:
– Я уже выполнил свою работу и отправляюсь домой, чтобы как следует сыграть свадьбу и воспитать сына настоящим американцем.
Господи, как хорошо прозвучали эти слова! Большего Рурк не мог и желать.
Однако, когда он устало тащился по дороге, на него внезапно нахлынула волна одиночества: путь в Дэнсез Медоу был долгим, и не очень-то приятно было преодолевать его одному.
Вдоль всей Хэмптон-Роуд люди весело праздновали победу. Многие из них во время осады лишились крова, но они знали, что дома отстроят заново, и на этот раз для новой нации. Рурк медленно брел мимо обнимающихся парочек, резвящихся детей, грустно вслушиваясь в смех, музыку, пение.
Неожиданно он услышал свое имя. Сначала тихо, а потом более громко и уверенно его позвали:
– Рурк! Рурк Эдер!
Рурк остановился, как вкопанный: кто-то яростно махал ему рукой из самой середины бесцельно шатающейся по улице толпы. Изумлению Рурка не было предела, когда он увидел блестящие, словно соболий мех, волосы и любимое лицо, о котором так мечтал все долгие недели войны.
– Дженни!
Выбравшись из толпы, она стремглав бросилась к нему. Рурк перехватил ее на полдороге и, заключив в объятия, раскачивал из стороны в сторону в золотистом вечернем свете. Он боялся спросить, что делает здесь Женевьева, опасаясь вспугнуть этот волшебный сон.
Словно в доказательство того, что все происходит наяву, Женевьева крепко поцеловала его в губы и прошептала:
– Рурк! Ох, Рурк! – дотронувшись до окровавленной повязки на голове мужа, она нахмурилась: – Ты ранен!
– Ерунда! Совсем ерунда! – он снова с жадностью приник к ее губам.
– Ты выиграл свою войну, – проговорила Женевьева, когда их объятия наконец разомкнулись.
– Кажется, это действительно так, любовь моя, – согласился Рурк, с силой сжимая ее плечи.
Глаза Женевьевы в последний раз скользнули по веселящейся шумной толпе.
– Значит, нам пора домой, Рурк. Поехали.
