Когда же она вернулась с куском чудом сохранившейся вяленой оленины, то обнаружила, что мальчик уже уснул. Слезы высохли на его лице, оставив грязные следы. У девушки на миг перехватило дыхание от жалости к малышу. Без сомнения, он все понял. Правда, Маленький Гром был еще слишком мал, чтобы осознать, что происходит, но он явно знал, что все кончено, все.
Шепчущий Дождь прикоснулась к своей щеке пальцы остались сухими. За все время она не проронила ни слезинки, и даже теперь, когда можно было, не опасаясь, дать волю горю, она не могла плакать.
Годы сражений с воображаемой слабостью словно лишили ее слез.
Тяжело вздохнув, девушка вернулась в главную часть лагеря, стараясь не думать о том, что ей предстоит сделать. Иначе не удастся отрешиться от искореженных лиц, безжизненных рук, зияющих пустотой глаз… Шепчущий Дождь готовилась проводить в последний путь свою семью.
Девушка работала до изнеможения, пока не перестала чувствовать зимний холод от усталости. Она переносила тела в болотистое место, где весной земля превращается в жидкую грязь. Не имея инструментов, чтобы вырыть настоящие могилы, Шепчущий Гром решила предоставить самой земле возможность поглотить родных.
С помощью шали она старательно очистила любимые лица, которые когда-то смеялись вокруг семейного костра, расплела косы, пожалев, что под рукой нет желтой и красной краски, чтобы нарисовать на лице траурные полосы, затем накрыла тела обожженными и окровавленными кусками ткани и положила в ногах у каждого по плоскому камню. Правда, табак, которым Шепчущий Дождь посыпала погибших, не был священным, но и он мог послужить для завершения обряда.
Девушка отступила назад и при свете костра внимательно осмотрела сделанную могилу. Глубокое, молчаливое, рвущее душу горе с новой силой охватило Шепчущий Дождь. Она стояла, словно окаменев, пока ветер не высушил пот на ее лице и теле.
Наконец гортанным, срывающимся голосом девушка запела заупокойный гимн. Дрожа от волнения, ее голос поднимался к пустому небу, воплощая в себе всю нежность, все горе и отчаяние, которые овладели ею.
Закончив пение, девушка медленно вошла в реку и принялась песком тереть свое тело. Она делала это до тех пор, пока руки и ноги не начали саднить, а кожа не порозовела в свете костра. Шепчущий Дождь знала, что в оплакивании умерших не должно быть места гневу, но ничего не могла с собой поделать.
С этой минуты гнев поселился в ее сердце рядом со скорбью. К своему удивлению, она обнаружила, что отчасти гневается и на родителей. Ведь они отправились в землю белых, нарушив завет старейшин, который гласил, что путь мудрости лежит на запад, к заходу солнца. «Вы должны были подчиниться старейшинам, – безмолвно негодовала девушка. – Разве вы не догадывались, что может произойти?».
Шепчущий Дождь до боли стиснула зубы. Конечно же, они знали, что война и смерть неотступно следуют друг за другом. Священная охотничья земля, которая, по заветам предков, не могла принадлежать ни человеку, ни племени, была размерена и поделена алчными поселенцами, стремившимися стать ее полновластными хозяевами. Они называли эту землю Кентукки, а себя – американцами.
Шепчущий Дождь вернулась к убежищу, в котором оставила мальчика, и начала устраиваться на отдых. Неожиданно ей в спину уперся какой-то острый и твердый предмет. Озабоченно нахмурившись, она пошарила среди одеял и всякого хлама и обнаружила ружье. Оставалось загадкой, каким чудом оно сохранилось в этой бойне, Девушка придвинула его поближе к себе, почему-то уверенная в том, что ей понадобится «метека» – оружие белых.
Однако, лежа на спине и рассматривая холодные белые точки звезд на бледнеющем небе, Шепчущий Дождь никак не предполагала, насколько скоро она использует это оружие, чтобы отомстить одному из убийц своих близких.
Неожиданно где-то совсем рядом хрустнула ветка. Если бы не полная, неподвижная тишина рассвета, девушка, пожалуй, даже не услышала бы этого звука. Она быстро села и прислушалась: замерзшая земля тихо хрустела под чьими-то тяжелыми шагами, которые были гораздо тяжелее, чем у оленя или дикой кошки.
Шепчущий Дождь схватила ружье и, до боли прикусив губу, судорожно старалась вспомнить, как его заряжают. Когда-то давно отец, чрезвычайно гордый сообразительностью дочери, дважды показывал ей это, чего оказалось вполне достаточно.
Девушка засунула в ствол маленький клочок пакли и принялась дрожащими пальцами проталкивать его шомполом, потом насыпала немного пороха. Шаги становились все отчетливее. В это время Маленький Гром тихонько заплакал и пошевелился во сне.
– Нен-Келли, – пробормотала девушка. – Тихонько.
Подавив поднимающуюся панику, она продолжала заряжать ружье. Наконец, с помощью шомпола, который, к счастью, скользил бесшумно, завернутая в кусочек промасленной ткани пуля была загнана в ствол. Дрожа от страха, девушка добавила пороху на полку, закрыла ее и поднялась на ноги. Она не знала, выстрелит или нет ружье, правильно ли оно заряжено, да и курок мог не сработать. Однако времени на раздумье уже не оставалось.
Припадая на гудевшую от боли раненую ногу, Шепчущий Дождь отошла в сторону от убежища, чтобы отвлечь внимание от Маленького Грома, и неожиданно оказалась лицом к лицу с высоким мужчиной, который пьяно покачивался, щурясь от утреннего света.
От одного взгляда желтых холодных глаз этого человека у девушки по телу побежали мурашки. За его спиной она заметила мальчика, лет девяти, который держал поводья коня.
Дыхание Шепчущего Дождя превратилось в хрип, когда она узнала мужчину. Подняв ствол ружья на уровень живота белого человека, девушка презрительно произнесла его имя:
– Элкана Харпер!
Одежда мужчины насквозь провоняла снятыми скальпами, а отрезанное ухо говорило о том, что он воровал лошадей.
Покачнувшись, Элкана хрипло рассмеялся.
– Да! – закричал он, нисколько не заботясь о направленном прямо на него холодном круглом глазе ружья. – Это действительно Элк! И я рад, что вернулся проверить, хорошо ли мы с моими мальчиками выполнили свою работу!
