с ним. На этот раз я не вызывал огонь на себя, и все происходящее представляло личный интерес для него, а не для меня. Чтобы немного успокоить свою совесть, Луис оплачивал мне все расходы.
Он поселил меня в «Парк-Мередиен», и, признаюсь, обычно мне доводилось останавливаться в намного худших местах. На маленьких экранах в лифтах показывали старые мультики, а телевизор в моей комнате по размерам оказался больше, чем кровати в некоторых из тех нью-йоркских гостиниц, в которых я бывал. Сам номер немного отдавал минимализмом, но я не стал жаловаться Луису. Мне не хотелось казаться придирчивым. В гостинице имелся большой гимнастический зал и хороший тайский ресторан в нескольких метрах от него. Можно было поплавать в бассейне на крыше отеля, и оттуда же открывался ошеломляющий вид на Центральный парк.
Я встретил Уолтера Кола в кофейне на Второй авеню. Курсанты полицейской академии шныряли мимо нашего окна, волоча за собой черные вещевые мешки, и напоминали скорее солдат, нежели полицейских. Я пытался припомнить, был ли похож на них когда-то, и обнаружил, что не могу. Выходило, будто некоторые периоды моего прошлого оставались наглухо закрытыми от меня, другие же продолжали выступать, как выпаренная соль на поверхности настоящего, подобно разлитым на полях ядовитым веществам по когда-то плодородной почве.
Город сильно изменился после того дня, когда подвергся атаке террористов, и курсанты, похожие на военнослужащих, теперь больше вязались с обликом его улиц. Жителям Нью-Йорка напомнили о том, что все они смертны, уязвимы для сил, угрожающих им извне, и, как следствие, все они и те улицы, которые они любили, подверглись безвозвратным изменениям. Мне это напомнило женщин, с которыми я общался по долгу службы. Их уже когда-то избивали мужья и могли в любой момент наброситься снова. Эти женщины, казалось, всегда ожидали удара, даже если надеялись, что этого больше никогда не повторится. Мой отец однажды ударил мою мать. Я был еще маленьким, семи или восьми лет, не больше. Она поставила жарить свиные отбивные на небольшом огне отцу на ужин. В этот момент раздался телефонный звонок, и она вышла из кухни ответить на звонок. Сын ее подруги выиграл стипендию в каком-то большом университете. Это была особенная причина для радости, поскольку муж этой подруги несколькими годами ранее внезапно умер и бедная женщина из сил выбивалась, одна воспитывая троих детей все эти годы. Мама задержалась у телефона. Масло на сковороде начало шипеть, дымиться и выплескиваться, и пламя поднялось вверх. Чайное полотенце стало тлеть, и внезапно из кухни повалил дым. Отец оказался там как раз вовремя, чтобы не дать вспыхнуть занавескам. Он схватил мокрую тряпку, стал тушить масло на сковороде и при этом слегка обжег руку. Мама кончила разговаривать как раз на этом месте драмы, и мы с ней пошли на кухню, где отец уже лил холодную воду себе на место ожога.
— О нет, — воскликнула мама. — Я ведь только...
И тут отец ударил ее. Он был испуган и сердит. Он и ударил-то ее не сильно. Он бил раскрытой ладонью и даже попытался остановиться, когда сообразил, что делает, но было уже слишком поздно. Он ударил ее по щеке, и она слегка покачнулась, затем осторожно поднесла руку к лицу, как бы желая убедиться, что ее ударили. Я смотрел на отца, а он белел на глазах. Я думал, что он вот-вот упадет, поскольку он пошатнулся.
— Бог мой, что я наделал!
Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его. Она не могла смотреть на него.
За все оставшиеся годы, прожитые ими вместе, он никогда больше ни разу не поднял на нее руку. С тех пор он даже в гневе редко повышал голос. Но тогда человек, которого она знала, внезапно превратился в незнакомца. В тот момент мир, который казался ей таким знакомым, перевернулся. Все стало чужим и опасным, и она узнала о своей незащищенности.
Оглядываясь назад, не могу сказать, простила ли она его когда-нибудь по-настоящему. Я не верю, что простила, не думаю, что женщина может когда-либо по-настоящему простить мужчину, который поднял на нее руку, и уж, конечно, не того, кого она любила и которому доверяла. Любовь тоже страдает немного, но доверие страдает больше, и где-нибудь глубоко внутри себя она будет всегда ждать и остерегаться другого удара. «В следующий раз, — говорит она себе, — я уйду от него. Я никогда не позволю ему бить себя снова». Тем не менее большая их часть все же остается. В моей семье следующего раза не случилось бы никогда, но мать не могла знать этого, и во все последующие годы, как бы отец ни пытался загладить свою вину, ничто не могло убедить ее в обратном.
Вот и сейчас, глядя на прохожих, настоящих карликов на фоне необъятности зданий, окружающих нас, я думал: «Что они сделали с этим городом?»
— Ты еще здесь? — Уолтер постучал по столу пальцем.
— Я вспоминал.
— Ностальгия?
— Только по нашему заказу. К тому времени, когда его принесут, инфляция съест все мои деньги.
Где-то вдалеке я мог видеть нашу официантку, которая лениво пересчитывала мелочь, передвигая монеты по прилавку.
— Нам следовало заставить ее подсчитать цену, прежде чем она отошла, — заметил Уолтер. — Выше голову, вот и они.
Двое мужчин пробирались между столами к нам. На обоих обычные куртки, один с галстуком, другой — без. Тот, что повыше, тянул почти на два метра, тот, что поменьше, был примерно одного со мной роста. И все же их облик буквально кричал сам за себя: «Полицейские!»
Уолтер встал поприветствовать детективов, представил меня, и я тоже обменялся с ними рукопожатием. Высокого звали Мэкки, того, что пониже ростом, — Дании. Любой, кто понадеялся бы использовать их как доказательство засилья ирландцев в нью-йоркском департаменте полиции, вероятно, был бы смущен: Дании оказался чернокожим, а Мэкки походил на азиата, хотя оба в значительной степени свидетельствовали в пользу способностей кельтов обольщать и совращать представительниц женского пола любой расы.
— Как идут дела? — спросил Дании, присаживаясь рядом. Он явно оценивал меня. Мы не встречались раньше, но, как и все, кто проработал в системе по нескольку лет, он знал мою историю. Вероятно, наслушался и всяческих баек, не иначе. Будем считать, меня не слишком волновало, верил ли он всему или нет, пока это не препятствовало нашим планам.
Мэкки, похоже, больше интересовался официанткой, нежели моей персоной.
Я пожелал ему удачи. Мэкки окажется уже очень старым и разбитым к тому времени, как он куда-нибудь сдвинется в отношениях с этой женщиной, если она и ухажеров третирует как клиентов.
— Вот это ноги, — восхищенно заметил он. — А какова она с фасада?
— Уж и не припомню, — ответил Уолтер. — Давненько не видали ее лица.
Мэкки и Дании числились в штате поддивизиона нью-йоркского департамента полиции уже пять лет. Ежегодно город тратил двадцать три миллиона на контроль над проституцией. «Контроль» — оперативный термин. Проституция не собиралась исчезать, сколько бы денег ни выделял город на решение проблемы. Возникала необходимость приоритетов. Мэкки и Дании входили в состав группы по проблемам сексуальной эксплуатации детей, ведавшей всеми пятью районами Нью-Йорка и занимавшейся борьбой с детским порно и детской проституцией. Ежегодно триста двадцать пять тысяч детей подвергались сексуальной эксплуатации, из них более половины убежали из дома или их прогнали из дома родители или опекуны. Нью-Йорк служил для них магнитом. В городе постоянно работали более пяти тысяч малолеток, и ни о каком отсутствии спроса на них не шло и речи. Группа привлекала к работе молоденьких сотрудниц, некоторые из них, хоть это и невероятно, и правда сходили даже за тринадцати— или четырнадцатилетних девочек. Они выходили на отлов «цыплячьих ястребов», как педофилы джонсы предпочитали называть себя. Но по большей части эти типы, хоть их и ловили с поличным, избегали тюремного заключения, если до этого у них не было приводов. Но, худо-бедно, их регистрировали как сексуальных обидчиков, и всю оставшуюся жизнь их можно было контролировать.
Много тяжелее оказывалось отловить сутенеров, и тут методы становились более изощренными. Некоторые сутенеры объединялись в настоящие банды, и в этом крылась опасность как для детей, так и для полицейских. Имелись и такие, кто активно занимался переброской маленьких девочек через границы. Так, в январе 2000 года шестнадцатилетняя девочка из штата Вермонт по имени Кристэл Джонс была найдена задушенной в квартире на Зерега-авеню в Хантс Поинте. Она была одной из множества девочек из Вермонта, соблазненных поездкой в Нью-Йорк в хорошо организованном сексуальном кольце Барлингтон — Бронкс. Тем, кому приходилось сталкиваться с подобными смертями, неожиданно выделенные двадцать три
