входить собакам, хотя запах от тебя гораздо приятней, чем от большинства из них, даже когда помоются с мылом, и ты, по сравнению с ними, очень мал и не занимаешь столько пространства и не производишь столько шума, сколько они.
'Паршивая собака', — говорит эта женщина, и это его оскорбляет, так как женщина ему нравится, и мальчик нравится, и делает он это прежде всего ради них же самих, пытаясь разыскать плохого полицейского-волка-оборотня со странным запахом.
Паршивый пес. Неправда. Хороший пес. Очень хороший.
Женщина в белом, которая идет ему навстречу через дверь, удивлена, пахнет удивлением, пытается остановить его. Ну-ка, зарычим! Так, отдергивает руку. До чего же легко напугать человека. И до чего же легко обмануть.
Длинный, узкий лаз пересекается с другим таким же узким и длинным лазом. Снова масса отверстий по обеим его сторонам, масса новых запахов: хлорки, серы… множество запахов больных, снова различные запахи мочи. Люди, живя здесь, здесь же и писают. Странно. Интересно. Собаки никогда не писают там, где живут.
Снова какая-то женщина идет ему навстречу, что-то несет в руках, удивлена, пахнет удивлением, говорит:
— Ой, смотрите, какая прелесть!
Надо вильнуть ей хвостом. А почему бы и нет? Но не останавливаться — нет времени.
Опять этот запах. Странный. Ненавистный. Сильный, еще сильней.
Открытая дверь, мягкий свет, комната, в которой лежит очень больная женщина. Он, осторожно ступая, входит в дверь, оглядывается по сторонам, так как комната буквально пропахла странным запахом, запахом оборотня, им пропитан пол, стены и особенно стул, на котором тот сидел. Оборотень находился здесь долго, бывал много, очень много раз.
Женщина на кровати спрашивает:
— Кто здесь? Кто это?
Снаружи, из-за двери, доносится топот множества бегущих ног.
Запах страха так силен, что почти забивает плохой-странный запах, остается только запах страха, страха, страха.
— Ангелина? Это ты? Ангелина?
Плохой запах, запах оборотня, плотным кольцом окружает кровать, сама кровать тоже отдает этим запахом. Оборотень стоял вот здесь, разговаривал с этой женщиной, совсем недавно, сегодня, касался ее руками, касался простыней, которыми она покрыта, везде оставил свой гнусный запах, особенно много его на кровати, там, где лежит женщина, интересно, очень даже интересно.
Пес отбегает назад к двери, оборачивается, разбегается, прыгает, задевает лапой за ограждение, но все в порядке, ограждение позади, и он приземляется на лежащую на кровати женщину.
Женщина в ужасе кричит.
Джанет никогда не боялась, что Вуфер может кого-нибудь укусить. Он был добродушным и дружелюбным псом и, казалось был не способен никого обидеть, кроме, разумеется, того оборотня, с которым они столкнулись сегодня на задворках у мусорных баков.
Однако когда она вслед за Ангелиной влетела в затемненную больничную палату и увидела собаку на кровати больной, ей на какое-то мгновение показалось, что пес набросился на несчастную женщину и сейчас разорвет ее на куски. Она быстро прижала к себе Дэнни, чтобы он не видел ужасающего зрелища как вдруг сообразила, что Вуфер просто стоит над больной и обнюхивает ее, правда, делает это весьма активно, но не причиняя ей никакого вреда.
— Нет, — кричала больная, — нет, нет! — словно не собака, а сам дьявол явился из преисподней и прыгнул на нее.
Джанет было стыдно за учиненный беспорядок, косвенно она чувствовала себя причастной к нему и боялась последствий. Понимая, что ей с Дэнни путь на кухню 'Пэсифик Вью' отрезан навсегда.
Женщина на кровати была худая, даже не худая, а до невозможности истощенная — одна кожа да кости, — и до того бледная, что при тусклом свете ламп, казалось, светится изнутри. Волосы ее были белы и давно потеряли свой блеск. Выглядела она древней, сморщенной старухой, но что-то в ее фигуре и жестах подсказывало Джанет, что на самом деле она была намного моложе, чем это могло показаться на первый взгляд.
Слабая и изможденная, она делала отчаянные попытки приподняться на постели, правой рукой отталкивая от себя собаку. Услышав, что в палату вбежали люди, гнавшиеся за Вуфером, женщина повернула голову в сторону двери. Исхудалое лицо ее, когда-то, несомненно, красивое, теперь было белым до голубизны, как у мертвеца, и даже каким-то отталкивающе-кошмарным.
Из-за ее глаз.
Их у нее не было.
Джанет невольно вздрогнула и внутренне похвалила себя, что догадалась пркжать к себе Дэнни, чтобы он ничего не мог видеть.
— Уберите его от меня! — в ужасе, явно превосходившем реально грозящую ей опасность, кричала женщина. — Уберите его прочь!
В серовато-лиловых тенях, отбрасываемых мягким верхним светом, веки несчастной казались просто закрытыми. Но когда свет упал на ее худое и изнуренное лицо, ужас действительного состояния ее глаз стал более очевиден. Веки были наглухо сшиты, как у трупа. Хирургический кетгут, несомненно, давно уже растворился, но веки так и остались навеки сращенными. И, поскольку ничто не подпирало кожу изнутри, они провалились внутрь, обозначив двумя неглубокими впадинами места, где должны были быть глаза.
Что-то говорило Джанет, что женщина не была слепой от рождения, какая-то страшная беда, а не природа лишила ее зрения. Какими же ужасными должны были быть увечья, чтобы врачи не решились даже из косметических соображений вставить взамен настоящих искусственные глаза! Интуитивно Джанет чувствовала, что эта слепая и вконец изможденная женщина столкнулась в жизни с кем-то, кто был во много раз ужаснее Венса и гораздо безжалостнее и подлее, чем ее мерзопакостные родители.
Когда Ангелина и санитар с разных сторон подбежали к кровати, повторяя имя Дженниифер и успокаивая ее, говоря, что все будет в порядке, Вуфер спрыгнул с кровати на пол и еще раз сумел всех обхитрить. Вместо того чтобы побежать к двери, ведущей в коридор, он протиснулся в полуотворенную дверь смежной с другой палатой ванной комнаты и уже оттуда выскочил в коридор.
Крепко сжимая руку Дэнни в своей, Джанет на этот раз сама возглавила погоню за собакой, но не потому, что чувствовала себя ответственной за все, что случилось, и боялась навсегда потерять возможность бесплатно питаться в 'Пэсифик Вью', а потому что хотела как можно быстрее покинуть полузатемненную, душную палату с ее бледной как смерть, безглазой обитательницей. На сей раз погоня через главный вестибюль привела их в комнату отдыха.
Джанет в душе проклинала себя за то, что приютила у себя дворняжку. Ужасным было даже не унизительное положение, в которое пес поставил их своей выходкой, а внимание, которое он к ним привлек. Больше всего на свете боялась она обратить на себя хоть капельку внимания. Быть тише воды и ниже травы, жаться по углам и не высовываться на свет — только так можно было избежать большую часть оскорблений и унижений. Менее же всего хотелось ей быть заметной именно в данное время, когдa не прошло еще и года, как ее мертвый муж оказался погребенным в песках Аризоны.
Вуфер был неуловим, хотя все время бежал, низко опустив морду к полу, тщательно обнюхивая его, прежде чем решался двигаться дальше.
Дежурной сестрой в комнате отдыха была молодая женщина с явно выраженной латиноамериканской внешностью, с забранными назад в конский хвост волосами, перетянутыми красной лентой. Привстав со своего места у конторки, чтобы выяснить причину шума, она, молниеносно оценив обстановну, бросилась к входной двери. И, когда Вуфер влетел в номнату, она тотчас распахнула входную дверь и позволила ему беспрепятственно выскочить во двор.
Выбежав вслед за ним, запыхавшись, Джанет остановилась на нижней ступеньне лестничного марша, поднимавшегося к главному входу. Лечебница располагалась к востоку от береroвого шоссе, на плавно сбегавшей вниз улочке, обсаженной с обеих сторон индийскими лаврами и деревьями, чем-то
