И тут его прорвало, хотя он ни в коем случае не желал оскорбить ее, просто больше не было сил сдерживать скопившуюся злобу:
— Вот это-то и губит нас сейчас, именно от этого все летит к чертовой матери! Никто ни за что не желает нести ответственность. Все хотят быть кем угодно, делать все, что заблагорассудится, но никто не желает платить за содеянное.
— Ты прав, конечно.
Очевидно, она действительно соглашалась с ним, а не просто поддакивала, чтобы успокоить его, но Гарри не так-то просто было остановить:
— Теперь, если сам себе загубил жизнь, если бросаешь семью и предаешь друзей, тебя не в чем упрекнуть. Ты стал алкоголиком? А может быть, у тебе генетическая предрасположенность к спиртному! Блядуешь? Меняешь любовников или любовниц, как перчатки? А может быть, в детстве ты никогда не знал материнской любви, может быть родители напрочь отказывали тебе в ласке! Все это трепология и ничего больше.
— Согласна, — вставила она.
— Ты проломил голову какому-нибудь лавочнику или разжился двадцатью долларами, до смерти избив старушку?
Неприятно, конечно, но, в общем-то, ты парень неплохой и твоей вины здесь нет! Виноваты твои родители, твои школьные учителя, общество, взрастившее тебя, весь западный образ мысли, наконец, впитанный тобой с молоком матери, ты же не виноват, ты никогда не виноват, даже говорить об этом глупо, бесчеловечно, совершенно не в духе времени!
— Выступишь с этим по радио, я каждый день стану тебя слушать.
Гарри обгонял все машины подряд, иногда выезжая за двойную желтую линию, если не мог обогнать иначе. Никогда раньше он не позволял себе делать этого, даже в тех случаях когда на полной скорости мчался с зажженными проблесковыми маяками и включенной сиреной на полицейской машине. И сам себе удивлялся, что это вдруг нашло на него.
И удивлялся тому, что еще способен был чему-то вообще удивляться, но продолжал в том же духе: нагнал и обошел автофургон, на борту которого красовалось панно, изображавшее Скалистые горы, для чего пришлось выскочить на полосу встречного движения, и фактически создал аварийную ситуацию, а автофургон, между тем, и сам шел на предельно допустимой скорости на данном отрезке шоссе.
Но Гарри не унимался:
— Можешь бросить на произвол судьбы жену с маленьким ребенком и не платить им алименты, обмануть своих кредиторов на миллионы, размозжить череп какому-нибудь гомику или тому, кто не так посмотрел на тебя…
Конни втиснула и свое:
— …или выбросить своего ребенка в мусорный отстойник, потому что у тебя иные понятия о радости материнства…
— …не платить налогов, жить за счет чьей-то благотворительности…
— …продавать наркотики школьникам…
— …насиловать собственную дочь и кричать на всех углах, что именно ты и есть жертва. Все теперь вдруг хотят быть жертвами. Никто не хочет быть преступником. Какое бы жестокое преступление ты ни совершил, обязательно желаешь, чтобы тебе посочувствовали, уверяeщь всех и вся, что пал жертвой белого расизма, черного расизма, сексуального извращения, ненависти к пожилым людям, к образованным людям, предубеждения против толстяков, уродов, глухонемых, удачливых! Ты потому ограбил банк или пырнул ножом полицейского, что ты несчастная жертва! Существует миллион способов представить себя жертвой. Все это в конечном счете сводит на нет жалобы истинно честных, действительно обманутых, добропорядочных людей! Да хрен с ними, живем только один раз, кто знает, может, и повезет, поверят! А жалобщики, те, кто действительно пострадал, — да ну их к черту, пусть проигравший плачет!
Он быстро нагонял медленно ползущий 'кадиллак'. Но едва появилась возможность обгона, как невесть откуда взявшийся, так же медленно ползущий, громоздкий местный джип с приклеенными к заднему стеклу двумя афишками, на одной из которых красовалось: 'Я ЕДУ С ИИСУСОМ В СЕРДЦЕ', а на другой: 'БЕРЕГ, БИКИНИ И СВЕЖЕЕ ПИВО', загородил ему дорогу. Не было никакой возможности выехать за двойную желтую полосу так как неожиданно навстречу, мигая тысячами фар понесся сплошной поток машин. Гарри хотел было просигналить, чтобы либо 'кадиллак', либо джип уступили ему дорогу или прибавили скорость, но ему не хватило на это терпения.
Обочина на данном отрезке шоссе оказалась довольно широкой, чем он и решил воспользоваться, резко вильнув вправо и на огромной скорости обойдя 'кадиллак'. Обгоняя его, Гарри поймал себя на мысли, что не верит, что способен на это. Не поверил в это и водитель 'кадиллака', когда Гарри через плечо бросил на него взгляд, то увидел, что сидевший за рулем автомобиля забавный человечек с усиками ниточкой и маленькой востренькой бородкой в изумлении уставился на него. Справа от 'хонды' неожиданно возникла поросшая редкими пучками ледяника и дикого плюща полоса рыхлой земли. Она была всего в нескольких дюймах от автомобиля уже тогда, когда обочина была еще достаточно широкой, как вдруг обочина резко пошла на убыль.
'Кадиллак', стремясь избежать столкновения, стал тормозить. Гарри же, наоборот, прибавил газу, а обочина уже сузилась до минимума. Впереди мелькнул шоссейный знак: 'Остановка запрещена', который бы, несомненно, покорежил их машину, если бы они на такой скорости врезались в него.
Гарри взял резко влево, и они снова вынырнули на шоссе, едва не зацепив задним бампером 'кадиллак'. Выровняв машину, Гарри понесся дальше. Слева от него, стремительно разворачиваясь, убегала назад панорама Тихого океана, такая же мрачная, как и его мысли.
— Даже бровью не повел! — заметила Конни.
Он так и не понял, что прозвучало в этом замечании — ирония или восхищение с ее любовью к скорости и риску это могло быть и то и другое.
— Я хочу сказать, — продолжал Гарри, стремясь подбросить дров в огонь своей ярости, — что не желаю быть похожим на тех, кто все время тычет пальчиком на других. Если я за что-то в ответе, то удавлюсь, но исполню свой долг.
— Верю.
— Рикки погиб из-за меня.
— Как тебе угодно.
— Если бы я был чуть умнее, он бы сейчас был жив.
— Как знать…
— Он полностью на моей совести.
— Какая разница, его уже все равно не вернуть.
— Я в ответе за все.
— И будешь за это терпеть вечные муки в аду.
Он не выдержал и рассмеялся. Смех был мрачным, и ему какое-то мгновение ему показалось, что кончится слезами по безвинно погибшему Рикки, но Конни постаралась помешать этому.
— Бvдешь сидеть там по уши в собачьем дерьме, если тебя это устраивает.
И, хотя Гарри хотелось, чтобы гнев его полыхал не угасая, тот чах на глазах — как и должно было быть. Он мельком взглянул в ее сторону и неожиданно для себя снова рассмеялся.
— Ты такая дрянь, что будешь питаться личинками и пить желчь сатаны в течение, может быть, тысячи лет…
— Желчь сатаны пить не желаю…
Она тоже рассмеялась:
— И, конечно же, сатана устроит тебе небольшое прободение толстой кишки… и заставит тебя смотреть 'Соколов Гудзона' десять тысяч раз подряд.
— Ну уж нет, и в аду должны быть свои границы терпения.
Теперь оба они ржали во весь голос, выпуская пары, давая выход накопившемуся напряжению, и смех этот еще долго не замирал.
Наконец, когда вновь наступила тишина, Конни первая нарушила ее:
— Как себя чувствуешь?
