похожих на клинки, торчал из толстого стебля. Это растение было невысоким, примерно до колена, но иногда достигало роста взрослого человека, и ходить среди его зарослей было рискованно: существовала опасность лишиться глаза, если в него попадет острый лист. На вид листья были совершенно несъедобными для человека, животного или даже насекомого.
Седрик воспользовался представившейся возможностью спешиться и встал в тени, отбрасываемой подаренным ему мулом. Мух здесь было меньше, чем в городе, зато пыли больше. Он уселся на плоский камень, повернувшись спиной к стоящему в зените палящему солнцу, и, размахнувшись, швырнул камень. Он попытался представить себе, как станет богатым, и не смог.
– И как у нас это получится? – спросил он.
Жара научила его экономить слова, – чего Кембриджу так и не удалось добиться.
Де Агилар опять пришел в возбуждение. Он обвел рукой горизонт и спросил:
– Вы видите, чтобы здесь еще что-нибудь росло?
Оуэн демонстративно оглядел раскинувшийся перед ними пейзаж. Куда ни посмотри, всюду камни и бесконечная пыль. А между ними тут и там торчали растения с острыми листьями, которые привели в такой восторг де Агилара.
– Почти ничего, – сухо проговорил он.
Ухмыльнувшись, испанец встал и в очередной раз продемонстрировал свою экстравагантность, шляпой стряхнув пыль с панталон.
– Большую часть своей жизни мой двоюродный дед считал, что его пребывание в Новой Испании доставило ему больше страданий, чем оно того стоило; что туземцы никогда не позволят нам жить тут в мире, а земля дает только пыль, перец и чили, которыми кормил нас священник вчера вечером и которые вызвали у вас такое раздражение. Здесь не столько серебра, чтобы об этом стоило говорить, и очень мало золота. Все сокровища находятся к югу отсюда, во владениях ацтеков, и Кортес забрал большую их часть. Искусство местных жителей вызывает восхищение, но картины нарисованы на стенах или вырезаны в камне, да и в любом случае, это языческое искусство, и церковь уничтожит его произведения, как только поймет, что не может ничему у них научиться. Все члены моей семьи поверили ему, и никто никогда не покидал Севилью.
– Кроме вас, – заметил Оуэн. – Почему?
– Потому что я внимательно слушал, когда мои родные читали вслух его письма, и увидел вещи, на которые мой дед не обратил внимания, рассказывая о пустынных растениях с острыми листьями. Существует два вида таких растений, друг мой. Одно из них можно подвергнуть очистке и перегонке и получить спиртной напиток крепче самого лучшего бренди; от одного стакана мужчина лишается способности здраво мыслить, а после двух жалеет, что родился на свет. Из другого вида туземцы делают веревки, похожие на пеньковые. Кортес использовал их на своих кораблях во время путешествия домой.
Де Агилар подошел к мулу и взял свернутую веревку, висевшую на седле.
– Вот что можно сделать из этого растения. Они называют такое волокно «сизаль». Пощупайте…
С точки зрения Седрика Оуэна, который не слишком разбирался в веревках, она была самой обычной. Он пропустил ее между пальцами и спросил:
– Это хорошая веревка?
– Великолепная. Сизаль во всех отношениях превосходит пеньку, он крепче, грубее, жестче и гораздо больше подходит для нужд кораблей, путешествующих по морю, чем все, что мы производим в Европе. Мы будем выращивать это растение так, как туземцы выращивают бобы, а потом делать из него веревки, которыми обеспечим флот не только христианского мира, но и всех прочих миров. Поверьте мне, мы станем самыми богатыми людьми в Европе. Взгляните на мой гороскоп и скажите мне, что меня не ждет великая судьба.
Только очень уверенный в себе человек мог бросить вызов судьбе с таким высокомерием. По правде говоря, гороскоп де Агилара действительно указывал на блестящее будущее, его портила всего лишь одна точная квадратура между Меркурием и Юпитером, на куспиде третьего дома. Соединение Солнца с Венерой, восходящее в Овне менее чем в одном градусе от асцендента, противостояло опасному влиянию этого аспекта.
Туземцы кое-что знали про астрологию, и Оуэн уже понял, что они придают Венере образ мужчины и называют ее «утренней звездой» и «воином». Будь у него время, он бы спросил их мнение относительно положения Венеры на карте Фернандеса. Но времени у него не было, и ему пришлось полагаться лишь на свои классические знания, преподанные ему доктором Ди и Нострадамусом. По его представлениям, звезды указывали на опрометчивые поступки и, возможно, великое будущее, если удастся обуздать импульсивность.
Ничего этого Оуэн не сказал вслух и не собирался говорить. Он откинулся на камень, надвинул шляпу на глаза, чтобы хоть как-то защитить их от яркого солнца на безоблачном небе и отвратительно вида красного города вдалеке.
– Фернандес, я доверил вам мою жизнь, но не готов доверить деньги. Чтобы вырастить это растение в таких количествах, о которых вы мечтаете, вам понадобится очень много воды, а ее здесь нет. Сегодня утром, пока вы занимались разгрузкой корабля, я обошел поля вокруг города. У здешних жителей воды едва хватает, чтобы их перец не сох на корню.
– Нет, друг мой, все это потому, что мой дед не был их советником. В свое время он объехал эти земли, когда находился в рабстве у туземцев, и рассказал мне вещи, о которых даже они забыли, – во внутренних землях, где джунгли задушили города, или на границе этой голой равнины туземцы издревле строили города около естественных подземных резервуаров. Под слоем земли находится слой мела, а под ним проходит водоносный слой, удерживающий воду. Моему деду не удалось объединить эти два знания – о воде и о растениях. Моей семье тоже.
Камень был теплым, но не горячим. Оуэн лениво растянулся на нем, стараясь прогнать боль в спине.
– Звучит неплохо, – сказал он наконец. – Вы можете использовать воду, чтобы поливать растения, а если нам удастся убедить отца Гонсалеса, который уже стал наполовину туземцем, помочь нам получить монополию на производство веревок во всей Новой Испании, вы сумеете…
– Седрик! Не шевелитесь!
Впервые за все время их знакомства де Агилар назвал его по имени. Оуэн замер и посмотрел на него. Пот стекал по его вискам и так быстро промочил рубашку, что он почувствовал прохладу на груди.
– Что?
– За камнем змея, – ровным голосом проговорил Фернандес. – Из тех, про которых нам вчера рассказывал отец Гонсалес, очень опасная, желтая с красными и черными полосами. Она вас еще не увидела. Если вы не будете шевелиться, я прикончу ее шпагой… не дышите, мой английский друг, и все будет прекрасно. Как хорошо, что вы вылечили мне руку, потому что теперь я могу воспользоваться шпагой… а вы лежите спокойно, пока я… вытащу шпагу из ножен и направлю ее… так… а потом я… О! Нет!
– Фернандес!
Оуэн вскочил на ноги и резко развернулся.
«Желтое с красным для людей опасно». Накануне вечером, прежде чем они отправились спать, священник предупредил их о змеях, даже прочитал по-английски стишок, чтобы они лучше запомнили.
Оуэн потешался над его предупреждением, когда они остались одни. Теперь же пожалел об этом, а главное, корил себя за место, на котором решил посидеть, и за свою возмутительную невнимательность. Змея была кораллового цвета, с красными и черными полосами. Дико извиваясь, она висела, вцепившись зубами в манжет белой льняной рубашки испанца, который он закатал, спасаясь от жары, примерно посередине его недавно сломанной руки. Маленькие капельки алой крови, похожие на ягоды рябины, перепачкали манжет. Змея умудрилась прокусить не только ткань, но и руку.
Де Агилар замер в неподвижности, а его глаза побелели. Шпага с грохотом упала на землю.
«Яд змеи действует на мышцы человека, они перестают работать – сначала замедляется речь, затем он не может есть. Через некоторое время он уже не в состоянии ни ходить, ни стоять, после этого перестают действовать мышцы груди, и останавливается сердце. Это происходит неминуемо. Единственная возможность спасти человека – это отсечь конечность. Мало кто остается после этого в живых. Ах, спасибо,
