О социализме и русской революции

механического взгляда на революцию, взгляда, по которому она «делает» революционные вспышки и «назначает» развязку, то ей зато необходимо с двойной силой и решительностью указывать пролетариату ту широкую политическую линию его тактики, которая выясняется только тогда, когда социал-демократия наперед уясняет ему и последний заключительный пункт этой линии — стремление добиться политической власти для осуществления задач нынешней революции. А это опять-таки находится в теснейшей связи со взглядом на взаимную роль либеральной буржуазии и пролетариата в революционной борьбе.

Однако я вижу, что время моего доклада истекает, и мне приходится прервать на середине изложение взглядов по вопросу об отношении к буржуазным партиям. Поэтому прибавлю еще только несколько общих замечаний pro domo sua («про себя» — лат.), уясняющих в общих чертах нашу позицию к совокупности спорных вопросов на этом съезде. Товарищи, защищающие разобранные мною только что взгляды, любят особенно часто ссылаться на то, что они именно представляют среди русской социал-демократии истинный марксизм, от имени марксизма и марксистского духа высказываются все эти положения и рекомендуется российскому пролетариату эта тактика. Польская социал-демократия от самого своего возникновения стоит на почве марксова учения и в своей программе, как и в своей тактике, считает себя последовательницей основателей научного социализма и в особенности германской социал-демократии. Поэтому ссылки на марксизм, несомненно, имеют для нас особенно важную цену. Но когда мы видим эти формы применения марксова учения, когда мы видим эту шаткость и эти шатания тактики, когда мы видим эти тоскливые воздыхания к конституционно-парламентарным условиям и к победе либерализма, это отчаянное искание «зацепок» для классовой борьбы посреди грандиозного размаха революции, эти метания из стороны в сторону в поисках за искусственными способами «окунуться в массу» как рабочие съезды, в поисках за искусственными лозунгами «развязать революцию», когда она временно по виду затихла, и это неумение пользоваться ею и стать решительно на высоте, когда она вновь закипает, — когда мы видим все это, тогда невольно хочется воскликнуть: в какую же беспомощную кашу превратили вы, товарищи, марксово учение, отличающееся, правда, гибкостью, но и остротой, но и смертоносностью сверкающего клинка дамасской стали!

В какое хлопотливое кудахтанье курицы, отыскивающей жемчужные зерна на мусорной куче буржуазного парламентаризма, превратили вы это учение, представляющее могучий взмах орлиных крыльев пролетариата! Ведь марксизм содержит в себе два существенных элемента: элемент анализа — критики и элемент деятельной воли рабочего класса как революционного фактора. И тот, кто воплощает только анализ, только критику, представляет не марксизм, а жалкую саморастлевающую пародию этого учения.

Вы, товарищи правого крыла, жалуетесь много на узость, нетолерантность, некоторую механичность взглядов так называемых товарищей большевиков. (Возгласы: «У меньшевиков».) И мы с вами на этот счет вполне согласны. (Аплодисменты.)

Польских товарищей, привыкших думать более или менее в формах, принятых в западноевропейском движении, эта специфическая твердокаменность, пожалуй, еще более поражает, чем вас. Но знаете ли, товарищи, откуда возникают все эти неприятные черты? Для человека, знакомого с внутрипартийными отношениями в других странах, это очень знакомые черты: это типичный духовный облик того направления социализма, которому приходится отстаивать против другого тоже очень сильного направления самый принцип самостоятельной классовой политики пролетариата. (Аплодисменты.)

Твердокаменность есть та форма, в которую неизбежно выливается социал-демократическая тактика на одном полюсе, когда она на другом принимает бесформенность студня, расползающегося на все стороны под давлением событий. (Аплодисменты большевиков и части центра.)

Мы в Германии можем себе позволить роскошь быть suaviter in modo, fortiter in re — твердыми и неуклонными по сущности тактики, мягкими и толерантными по форме, мы можем это потому, что самый принцип самостоятельной революционной классовой политики пролетариата стоит у нас настолько прочно и незыблемо, он имеет такое громадное большинство партии за себя, что присутствие и даже деятельность кучки оппортунистов в наших рядах для нас совершенно безопасна, наоборот, свобода дискуссий и разнообразие мнений прямо необходимы ввиду громадности движения. И если я не ошибаюсь, то именно некоторые вожди русского марксизма не могли нам в свое время простить, что мы в Германии слишком мало твердокаменны, что мы, например, не выталкиваем Бернштейна из рядов партии.

Но перенесем взоры из Германии на партию во Франции, и мы найдем в ней, по крайней мере еще несколько лет тому назад, совсем другие отношения. Не отличалась ли гедистская партия^* в свое время очень значительными странностями твердокаменного характера? Чего стоило, например, заявление нашего друга Геда — которым так старались пользоваться его противники, — что, в сущности, для рабочего класса невелика разница, стоит ли во главе государства республиканский президент Лубе или император Вильгельм II? Не носил ли облик наших французских друзей некоторых типичных черт сектантской прямолинейности и нетерпимости, черт, приобретенных ими, естественно, в долголетнем отстаивании классовой самостоятельности французского пролетариата против расплывчатого и «широкого» социализма всех оттенков? И несмотря на это, мы не колебались тогда ни на минуту — т. Плеханов был тогда вместе с нами, — мы не сомневались, что суть истины на этой стороне и что необходимо поддерживать гедистов всеми силами против их противников. Точно так же мы рассматриваем теперь односторонность и узость левого крыла русской социал-демократии как естественные результаты истории русской партии за последние годы, и мы убеждены, что этих черт нельзя уничтожить никакими искусственными средствами, а что они сами собой могут сгладиться только после того, как принцип классовой самостоятельности и революционной политики пролетариата станет достаточно твердо и победит окончательно в рядах русской социал-демократии. Поэтому мы вполне сознательно стараемся обеспечить победу этой политики — не в ее специфической большевистской форме, а в той форме, как ее понимает и проводит польская социал-демократия, в той форме, которая более всего подходит к духу немецкой социал- демократии и к духу истинного марксизма. (Аплодисменты.)[31]

Заключительное слово

14 (27) мая 1907 г.

Мне приходится прежде всего ответить на некоторые недоразумения, вытекшие из того случайного обстоятельства, что мне пришлось за недостатком времени прервать в своем докладе изложение основных взглядов на отношение пролетариата к буржуазным партиям чуть ли не на половине. Особенно благотворным оказалось для моих критиков то обстоятельство, что я не успела осветить подробнее отношение пролетариата к мелкобуржуазным течениям и специально к крестьянству. Сколько смелых выводов сделано было из этого факта. Я говорил только об отношении пролетариата к буржуазии, а это, по мнению т. Мартова, представляет попросту отождествление роли пролетариата и всех других классов, кроме буржуазии, в нынешней революции, другими словами, это означает тот самый «левый блок», стирающий классовое обособление пролетариата и подчиняющий его влиянию мелкой буржуазии, тот самый «левый блок», который защищают товарищи большевики.

По мнению докладчика из Бунда, из того, что я исключительно занималась политикой пролетариата по отношению к буржуазии, вытекает как раз наоборот со всей очевидностью, что я вполне отрицаю роль крестьянства и «левый блок», становясь таким образом в прямую противоположность к позиции товарищей большевиков. Наконец, другой бундовский оратор повел безжалостность своих выводов еще дальше, заявляя, что говорить об одном пролетариате как о революционном классе — это уже прямо пахнет анархизмом. Как видите, выводы довольно разнообразные и сходятся они только на том, что все они одинаково должны быть убийственны для меня.

Собственно говоря, приходится немного удивляться тому волнению, в которое впали мои критики по поводу того, что я осветила главным образом взаимное отношение пролетариата и буржуазии в нынешней революции. Ведь нет сомнения, что именно это отношение, именно определение прежде всего позиции пролетариата по отношению к его социальному антиподу, к буржуазии, представляет гвоздь вопроса, есть