там Ледебур остается только лучшим представителем центризма. Это отделяло его от Либкнехта и Розы Люксембург. Это отделяет его сейчас от нас.
Возмущаясь тем, что Сталин обвиняет радикальное крыло старой немецкой социал-демократии в пассивном отношении к борьбе угнетенных наций, Ледебур ссылается на то, что именно в национальном вопросе он проявлял всегда большую инициативу. Это совершенно бесспорно. Лично Ледебур всегда с большой страстью откликался на ноты шовинизма в старой немецкой социал-демократии, отнюдь не скрывая при этом сильно развитого в нем самом немецкого национального чувства. Ледебур был всегда лучшим другом русских, польских и иных революционных эмигрантов, и многие из них сохранили теплое воспоминание о старом революционере, которого в рядах социал-демократической бюрократии со снисходительной иронией называли то «Ледебуров», то «Ледебурский».
И тем не менее Сталин, который не знает ни фактов, ни литературы того времени, прав в этом вопросе, по крайней мере, поскольку он повторяет общую оценку Ленина. Пытаясь возразить, Ледебур только подтверждает эту оценку. Он ссылается на то, что в своих статьях не раз выражал возмущение партиями II-го Интернационала, которые с полным спокойствием взирали, например, на работу своего сочлена Рамсая Макдональда, разрешающего национальную проблему Индии при помощи бомбометания с аэропланов. В этом возмущении и протесте бесспорное и почетное отличие Ледебура от какого-нибудь Отто Бауэра, не говоря о Гильфердинге или Вельсе: этим господам для демократического бомбометания не хватает только Индии.
Тем не менее позиция Ледебура и в этом вопросе не выходит за пределы центризма. Ледебур требует борьбы против колониального угнетения; он будет голосовать в парламенте против колониальных кредитов; он возьмет на себя смелую защиту жертв раздавленного колониального восстания. Но Ледебур не примет участия в подготовке колониального восстания. Такую работу он сочтет путчизмом, авантюризмом, большевизмом. А в этом — вся суть.
Что характеризует большевизм в национальном вопросе, это то, что он относится к угнетенным нациям, хотя бы и самым отсталым, не только как к объекту, но и как к субъекту политики. Большевизм не ограничивается признанием за ними «права» на самоопределение и парламентскими протестами против попрания этого права. Большевизм проникает в среду угнетенных наций, поднимает их против угнетателей, связывает их борьбу с борьбой пролетариата капиталистических стран, учит угнетенных китайцев, индусов или арабов искусству восстания и берет на себя полноту ответственности за эту работу перед лицом цивилизованных палачей. Здесь только и начинается большевизм, т. е. революционный марксизм в действии. Все, что не доходит до этого предела, остается центризмом.
Политику пролетарской партии никогда нельзя правильно оценить на основании только национальных критериев. Для марксиста это аксиома. Каковы же международные связи и симпатии САП? Норвежские, шведские, голландские центристы, организации, группы или отдельные лица, которым их пассивный и провинциальный характер позволяет держаться между реформизмом и коммунизмом, — таковы ближайшие друзья. Анжелика Балабанова является символической фигурой для международных связей САП: она и сейчас пытается связать новую партию с осколками Интернационала 2 1/2.
Леон Блюм, защитник репараций, социалистический кум банкира Устрика, именуется на страницах газеты Зейдевица «товарищем». Что это: вежливость? Нет, беспринципность, бесхарактерность, бесхребетность. 'Придирка к мелочам!' скажет какой-нибудь кабинетный мудрец. Нет, в этих мелочах политическая подоплека сказывается гораздо вернее и честнее, чем в абстрактном признании Советов, не подкрепленном революционным опытом. Нет смысла называть Блюма «фашистом», делая себя самого смешным. Но кто не чувствует презрения и ненависти к этой политической породе, тот не революционер.
САП отмежевывается от «товарища» Отто Бауэра в тех пределах, в каких от него отмежевывается Макс Адлер. Для Розенфельда и Зейдевица Бауэр только идейный противник, может быть лишь временный, тогда как для нас это — непримиримый враг, заведший пролетариат Австрии в ужасающую трясину.
Макс Адлер — довольно чувствительный центристский барометр. Отрицать пользу такого прибора нельзя, но надо твердо знать, что, регистрируя перемену погоды, он неспособен влиять на нее. Под давлением капиталистической безвыходности, Макс Адлер сейчас снова, не без философской скорби, готов признать неизбежность революции. Но что это за признание! Сколько оговорок и вздохов! Самое лучшее было бы, если бы II и III-й Интернационалы объединились. Выгоднее всего было бы ввести социализм демократическим путем. Но, увы, этот способ, по-видимому, неосуществим. Очевидно, и в цивилизованных странах, не только в варварских, рабочим придется, увы, увы, совершить революцию. Но и это меланхолическое признание революции — только литературный факт. Таких условий, при которых Макс Адлер мог бы сказать: 'час пробил!', не было в истории и никогда не будет. Люди типа Адлера способны оправдать революцию в прошлом, признать ее неизбежность в будущем, но они никогда не могут призвать к ней в настоящем. Всю эту группу старых левых социал-демократов, которых не переделала ни империалистская война, ни русская революция, приходится признать безнадежными. Как барометрические приборы, — пожалуй. Как революционные вожди, — нет!
В конце декабря САП обратилась ко всем рабочим организациям с призывом организовать во всей стране собрания, на которых ораторы всех направлений располагали бы одинаковым временем. Ясно: на этом пути ничего достигнуть нельзя. Какой, в самом деле, смысл коммунистической партии или социал- демократической делить на равных правах трибуну с Брандлером, Урбансом и др. представителями организаций и групп, слишком незначительных, чтоб претендовать на особое место в движении? Единство фронта есть единство коммунистических и социал-демократических рабочих масс, а не сделка политических групп, лишенных масс.
Нам скажут: блок Розенфельда — Брандлера — Урбанса есть лишь блок
Мысль выдвинуть кандидата в президенты от единого рабочего фронта есть в корне ложная мысль. Кандидата можно выдвигать только на почве определенной программы. Партия не имеет права отказываться во время выборов от мобилизации своих сторонников и подсчета своих сил. Партийная кандидатура, противостоящая всем другим кандидатурам, ни в каком случае не может мешать соглашению с другими организациями для непосредственных боевых целей. Коммунисты, входят ли они в официальную партию или нет, всеми силами поддержат кандидатуру Тельмана. Речь идет не о Тельмане, а о знамени коммунизма. Его мы будем защищать против всех других партий. Разрушая предубеждения, привитые сталинской бюрократией рядовым коммунистам, левая оппозиция проложит себе дорогу к их сознанию.[5]
Какова была политика большевиков по отношению к рабочим организациям и «партиям», развивавшимся влево, от реформизма или от центризма к коммунизму?
В Петрограде в 1917 году существовала организация межрайонцев, охватывавшая около 4.000 рабочих. Большевистская организация включала в Петрограде десятки тысяч рабочих. Тем не менее петроградский комитет большевиков по всем вопросам вступал в соглашение с межрайонцами, предупреждал их о всех своих планах и этим облегчил полное слияние.
Можно возразить, что межрайонцы были политически близки большевикам. Но дело не ограничивалось межрайонцами. Когда меньшевики-интернационалисты (группа Мартова) противопоставили себя социал-патриотам, большевики делали решительно все, чтоб добиться совместных с мартовцами действий, и если достигнуть этого в большинстве случаев не удавалось, то отнюдь не по вине большевиков. Надо прибавить, что меньшевики-интернационалисты формально оставались в рамках общей партии с Церетели и Даном.
Та же тактика, но в несравненно более широком масштабе, была повторена по отношению к левым социалистам-революционерам. Большевики вовлекли часть левых эсеров даже в Военно-революционный комитет, т. е. орган переворота, хотя в это время левые эсеры все еще принадлежали к одной партии с
