относившейся корпо. Весь в поту, несмотря на то, что стоял март и было прохладно, Дормэс сидел, склонившись над кухонным столом, в подвале Бака, перелистывая немецко-английский словарь, пыхтел, покусывал карандаш, покусывал голову, всем своим видом напоминая школьника с приклеенной седой бородой, и, наконец, жалобно взывал к Лоринде:
– Ну, как ты переведешь такую заумь:
Er erhalt noch immer eine zweideutige Stellung den Juden gegenuber?[20] Лоринда отвечала:
– Милый, я знаю по-немецки только одну фразу, которой научил меня Бак: «Verfluchter Schweinehund»[21] Он уверяет, что она означает «Благослови вас бог…».
Слово за словом он сделал подстрочник статьи из «Фелькишер беобахтер» – похвальное слово Шефу и Вдохновителю, а затем перевел все это на удобопонятный английский язык.
«Америка положила блестящее начало. Никто не поздравляет президента Уиндрипа с большей искренностью, чем мы, немцы. Можно надеяться, что его целью является основание народного государства. К сожалению, президент Уиндрип не решился еще порвать с либеральной традицией. В отношении евреев он пока занимает двойственную позицию. Мы можем только предположить, что логически эта позиция, должна измениться по мере того, как движение будет развиваться по своему естественному пути. Агасфер, или Вечный жид, всегда будет врагом свободного и осознавшего себя народа, и Америка должна будет осознать, что с евреями так же невозможно примириться, как с бубонной чумой».
Из «Нью-мэссиз», который с риском для жизни издавали коммунисты, Дормэс брал материал о горняках, о фабричных рабочих, чуть не умиравших с голоду и подвергавшихся аресту за малейшую критику… Но в основном в «Нью-мэссиз» занимались тем, что с религиозной тупостью, на которую никак не повлияли события происшедшие с 1935 года, сообщали последние новости Марксе и злобно клеветали на всех членов Нового подполья, включая избитых, арестованных и убитых, которых клеймили как «реакционных провокаторов фашизма». В качестве иллюстраций помещались карикатуры Гроппера, изображавшие Уолта Троубриджа в форме ММ, целующего ногу Уиндрипа.
Информационные бюллетени доходили до Дормэса самыми невероятными путями: их доставляли ему отпечатанными на тончайшей папиросной бумаге специальные курьеры; их пересылали по адресу миссис Видер или Даниэля Бабкока между страницами каталогов (это делал один из участников Нового подполья, служивший в экспедиционной фирме «Миддлбэри и Роу»); их вкладывали в картонки с зубной пастой или папиросами, направляемые в магазин Эрла Тайсона (один из его служащих был агентом Нового подполья); их сбрасывал около дома Бака шофер грузовика, перевозившего мебель, детина, с физиономией хулигана, бывший поэтому вне всяких подозрений. Эти новости, приходившие такими трудными и опасными путями, были гораздо более животрепещущими, чем те, что он получал в былые времена у себя в редакции, когда одна пачка бюллетеней «Ассошиэйтед пресс» заключала в себе известия о стольких миллионах умирающих с голоду китайцев, о стольких государственных деятелях, убитых в Центральной Европе, о стольких церквах, воздвигнутых великодушным Эндрю Меллоном, что все это казалось обычным и неинтересным. А теперь он был похож на миссионера восемнадцатого века, ожидающего в Северной Канаде новостей, которые идут к нему из Бристоля несколько месяцев, и гадающего, не объявила ли Франция войну и благополучно ли разродилась ее величество.
Дормэс прекрасно понимал, что ему приходится одновременно узнавать о битве при Ватерлоо, о диаспоре, об изобретении телеграфа, об открытии бацилл и о крестовых походах, и если ему требуется десять дней на то, чтобы получить эти новости, то будущим историкам понадобятся десятилетия, чтобы оценить их по достоинству. Может быть, они позавидуют ему, человеку, живущему в эпоху знаменательнейшего исторического перехода? А может быть, они от души посмеются над взрослыми детьми 1930-х годов, воинственно размахивавшими флажками и игравшими в национальных героев? Ибо он считал, что эти историки не будут ни фашистами, и воинственными американцами, ни английскими националистами, а просто улыбчивыми либералами, которых сражающиеся между собой фанатики сегодня называют расхлябанными и мягкотелыми.
Во всей этой подпольной работе самой трудной задачей для Дормэса было избежать подозрений, которые могли привести его в концентрационный лагерь; сохранить видимость безвредного старого бездельника, каким он действительно был три недели назад. Утомленный ночной работой в подвале Бака, он тем не менее часами просиживал в вестибюле отеля «Уэссекс», обсуждая вопросы рыбной ловли, изо всех сил изображая человека надломленного и не представляющего ни малейшей опасности.
Время от времени, в такие вечера, когда в подвале у Бака не было работы и он мог побездельничать у себя в кабинете, стыдясь своего спокойствия и уюта, он снова погружался в мечты о башне из слоновой кости. Он часто перечитывал «Арабские ночи» Теннисона, не потому, что это такое замечательное произведение, а потому, что когда-то оно первое поразило его и пробудило в нем – еще совсем мальчике – чувство красоты.
Он наслаждался обществом Ромео и Юргена. Айвенго и лорда Питера Уимзи; он видел площадь святого Марка и сказочные башни Багдада; с Дон Хуаном Австрийским он отправлялся на войну и без всякой визы путешествовал по золотой дороге в Самарканд «А ведь Дэн Уилгэс, тайно печатающий революционные воззвания, и Бак Титус, развозящий их ночью на мотоцикле, не менее романтичны, чем Ксанду… Черт побери, мы сами творим эпос, но только еще не появился Гомер, способный его написать!»
Торговец рыбой Уит Бибби был бессловесным стариком, и такой же старой казалась его лошадь, хотя она ни в какой мере не была молчаливой, а, наоборот, издавала самые разнообразные непристойные звуки. Двадцать лет его всем примелькавшийся возок, с виду похожий на миниатюрную походную кухню, развозил скумбрию и треску, форель и устриц по усадьбам долины Бьюла. Заподозрить Уита Бибби в подрывной деятельности было бы так же смешно, как заподозрить в этом его лошадь. Люди постарше помнили, что он когда-то гордился своим отцом, капитаном, участником Гражданской войны, который впоследствии стал пьяницей и фермером-неудачником, молодежь вообще забыла, что когда-то была Гражданская война.
Конец марта. Лучи солнца освещают осевший и почерневший снег. Уит медленно подъезжает по грязному снегу к дому Трумена Уэбба. По дороге сюда он уже оставил в десяти местах заказанную рыбу, всего только рыбу, но здесь, у Уэбба, он оставляет, сверх того, ни словом об этом не обмолвившись, пачку брошюр, завернутых в запачканную рыбой газетную бумагу.
К следующему утру все эти брошюры уже лежат в почтовых ящиках фермеров, живущих за Кизметом, в двенадцати милях от этих мест.
На следующий день поздно вечером Джулиэн Фок привез к тому же Трумену Уэббу старого доктора Олмстэда. У мистера Уэбба больна тетка. Еще недели две назад она не нуждалась в столь частых визитах врача, но – как все жители округа могли убедиться, что они и не преминули сделать, подслушав переговоры сторон по сельской телефонной линии, – доктору придется теперь наведываться каждые три-четыре дня.
– Ну что, Трумен, как поживает старушка? – весело спросил доктор Олмстэд.
