Вулф отвернулся от Виктории и посмотрел на Джессику холодными синими глазами
— Еще не поздно остановить этот фарс, моя леди Вы скоро устанете быть женой обыкновенного человека.
— Я не устану быть твоей женой. — В устах Джессики это прозвучало как клятва.
— Ты непременно устанешь.
И это тоже была клятва.
1
Сан-Джозеф, Миссури
Весна, 1867 год
— Будь справедливым, мой лорд Вулф. Идея отпустить Бетси и слуг была никак не моей.
— Я не лорд, ты помнишь об этом?
— Я замечаю, что моя память улучшается с каждым днем, — произнесла Джессика шепотом. — Ой, прищемил!
— А ты перестань извиваться, как червяк на крючке. Остается еще двадцать пуговиц, и все они мелкие, как горох. Черт побери! Какой идиот придумал платье, которое женщина не может надеть без чужой помощи!
И снять тоже.
Это было хуже всего. Вулф знал, что неизбежно наступит момент, когда ему придется расстегивать каждую из этих блестящих пуговиц, и с каждой расстегнутой пуговицей будет все больше открываться благоухающая кожа и тонкое кружевное белье. Она была эльфом — в эльфов не влюбляются, но она также и будила в нем откровенное желание. У нее была гибкая и красивая, как у танцовщицы, спина, которая обжигала его, словно пламя.
— Прости, — прошептала Джессика с несчастным видом, задетая словами Вулфа. — Я надеялась…
— Перестань шептать. Если хочешь что-то сказать, говори громко. К черту эту аристократическую привычку говорить так тихо, что человеку нужно сгибаться в три погибели, если он хочет расслышать тебя.
— Я думала, что ты будешь рад видеть меня, — громко и отчетливо сказала Джессика. — До сегодняшнего утра. Я не видела гебя с того момента, как мы обменялись клятвами Ты даже не поинтересовался, как прошло мое путешествие по морю, как я ехала поездом по Соединенным Штатам, как…
— Ты обещала не жаловаться, если я буду оставлять тебя одну, — прервал ее Вулф. — Вы жалуетесь, леди Джессика?
Джессика преодолела в себе волну обиды. Не так представляла она встречу с Вулфом. Она мечтала о том, как вместе с ним будет скакать по прериям на горячих лошадях. Она мечтала о долгих днях уютной тишины и оживленных беседах, о ночных кострах под ясным американским небом. Но еще больше она мечтала увидеть Вулфа.
— Когда пришло от тебя письмо, в котором ты назначил встречу со мной здесь, — сказала Джессика, — я подумала, что пик раздражения у тебя миновал.
— Пик раздражения… Ты и слово употребила какое-то жеманное, аристократическое — Его пальцы нечаянно, по неловкости коснулись теплого тела. С грубоватым чертыханием он отдернул руку. — Вы плохо знаете меня, леди. Я был не просто раздражен. Я был взбешен, как тысяча чертей! И я останусь таким до тех пор, пока ты не поумнеешь, не согласишься на развод и не возвратишься в Англию, которой ты принадлежишь.
— Ты тоже не знаешь меня. Ты думал, что я сдамся и попрошу тебя о разводе, узнав, что мне предстоит добираться до Америки в одиночестве.
Вулф хмыкнул. По правде говоря, он так и думал. Но Джессика удивила его. Получив небольшое приданое, она сама заказала билеты, наняла двух слуг и вместе с Бетси пересекла океан.
— Я сомневаюсь, чтобы путешествие со мной показалось тебе столь же приятным, как и в одиночестве. Да вы и не были в одиночестве, моя леди. Ваше окружение исполняло ваши малейшие желания… Черт возьми, ты не можешь убрать отсюда волосы? — спросил он грубо, когда длинный шелковистый локон выскользнул из-под ее руки и намотался ему на палец.
Рука Джессики устала держать волосы на голове, однако, подбирая выскользнувший локон, она лишь заметила:
— Горничная и двое слуг — это не окружение.
— В Америке это окружение. Американская женщина делает все сама — для себя и для мужа.
— Бетси говорила, что она работала в доме, где было двенадцать слуг.
— Бетси могла работать у какого-нибудь спекулянта.
Джессика заморгала глазами.
— Я так не думаю. Человек продавал акции, а не ковры.
Важно было не позволить чувству юмора взять верх над гневом. Однако полного успеха в этом Вулф не достиг.
— А, по-твоему, акциями нельзя спекулировать? — спросил он осторожно.
Джессика задумалась.
— Попробовать можно, — решила она.
Вулф подавил смешок.
— Ты смеешься, да? — Радость и облегчение прозвучали в голосе Джессики. Она искоса взглянула на Вулфа. — Видишь, оказывается, не так уж плохо быть женатым на мне.
Вулф сжал губы.
С того места, где он стоял, ему видно было плохо застегнутое платье и изящный изгиб очаровательной шейки. Но Джессика не была женщиной. Во всяком случае, настоящей женщиной. Она была холодной, избалованной маленькой английской аристократкой. Таких он невзлюбил с того момента, когда понял, что блистательные привилегированные леди не видят в нем человека, их интересуют лишь чисто физиологические возможности дикаря.
— Вулф, — шепнула Джессика, вглядываясь в его лицо, которое вновь внезапно показалось ей чужим.
— Повернись. Дай мне наконец закончить с этими чертовыми пуговицами, иначе мы опоздаем на дилижанс.
— Но я не одета для театра.
— Театра? — Вулф наконец с трудом понял. — Я имею в виду экипаж, а не сцену.[1] Но твоя одежда не подходит и для дилижанса. Эти кринолины займут половину скамьи.
— Дилижанс?
— Да, моя леди, — с иронией сказал Вулф. — Средство передвижения о четырех колесах, с извозчиком и лошадьми.
— Перестань, ради бога. Я знаю, что такое дилижанс, — пережила его Джессика. — Я просто удивилась. В тот раз мы ехали верхом и в карете.
— Тогда ты была настоящей аристократкой. А сейчас ты только жена рядового американца. Если ты устанешь ею быть, ты знаешь выход.
Вулф коснулся очередной пуговицы. Под его пальцами блеснула золотая цепочка. Он вспомнил, что подарил ей эту цепочку вместе с медальоном. Это была память о далеком времени, когда он и рыжеволосая девочка были оба свободны и получали удовольствие от общения друг с другом.
Если не считать одного, произнесенного полушепотом, проклятья, Вулф молча закончил мучительную операцию застегивания дневного платья.
— Ну вот, — сказал он с облегчением, отступая назад. — Где твои чемоданы?
