А еще немного погодя у колодца толпились уже почти все бабы деревни и слушали, слушали не перебивая, не звякая ведрами, даже не охая. Хотя им, которые за эти месяцы испили много невероятно горького, все, рассказанное Авдотьей, было уже ведомо. И то, что все деревни, как и Слепыши, ограблены фашистами начисто, и то, что стонет сама земля, волею военной судьбы оказавшаяся под вражеским сапогом.
Плачущим голосом поведала Авдотья, что во многих деревнях десятки людей убиты врагом; есть и такие деревни, где ни одного жителя, ни одной хаты не уцелело, где даже печи все разрушены, кирпичным крошевом стали.
Выходит, Слепыши еще сравнительно дешево отделались: здесь фашистами убиты только Дёмша и дед Евдоким, да восемь человек за зиму от голода и болезней умерли.
— Вот какое нам счастье выпало, если только с нашей колокольни глядеть, — так закончила Авдотья свой рассказ, помолчала и вдруг сказала с несвойственной ей ранее решительностью: — Что меня касается, то пропади пропадом оно, такое счастье!
Самое же главное Авдотья приберегла напоследок, приберегла для Нюськи. Зазвала ее к себе во двор, достала из-за поленницы банку консервов:
— Тебе, не обидь, прими.
— Гляди-ка, мясные. Неужели на кражу осмелилась? Такое богатство никто сам запросто не отдаст.
— Не крала я, в танке их взяла. В болоте он завяз. За Степанковым. Ну, куда мы по клюкву ходим… Пустой возвращалась, думала, хоть ягодкой прошлогодней, может, поживлюсь, вот и заглянула туда. А он там и стоит.
— Наш или фашистский? — спросила Нюська, хотя прекрасно видела, что консервы советские. Спросила только для того, чтобы проверить свою догадку.
— Нашенский. И ребятки в нем лежат. Трое. Видать, от ран померли.
— И ты не убоялась их? Покойников? — ахнула Нюська.
Авдотья недоуменно повела костлявыми плечами и ответила после продолжительной паузы:
— Если хочешь знать, фашисты меня смелой сделали. До отчаянности… Да и не упокойники те, а наши воины, убиенные ворогом, жизни за нас отдавшие…
Нюська наотрез отказалась взять предложенную ей банку консервов: дескать, до глубины души обижает ее такой подарок. Авдотья печально вздохнула, хотя и обрадовал ее этот отказ Нюськи: нашла и принесла она домой всего пять таких банок, легко ли одну из них отдавать, если Коляшка с Митькой завсегда есть хотят?
Очень довольны были друг другом, однако чуть не поссорились, даже переругиваться начали, когда речь зашла о тех солдатах, которых Авдотья мертвыми в танке нашла. Обе согласились, что их следует похоронить, как обычай того требует. Может, и не на кладбище чтобы внимания врага проклятого не привлекать, может, просто на сухом взгорочке, но обязательно похоронить. И надежно запомнить, заприметить то место, чтобы потом, когда наши возвернутся, все обстоятельно обсказать и показать людям.
Раздор пошел с того момента, как только Нюська сказала, что о танке и солдатах-покойниках надо поставить в известность старшего полицая — Опанаса Шапочника.
— Чтобы он донес в Степанково и надруганию их тела подвергли? — моментально до крика взвилась Авдотья.
— Неспособен он на такое, неспособен! — подняла голос и Нюська. — И почему ты в нем сомневаешься? Уже забыла, как он за тебя в заступу шел? Поперек Аркашкиной дороги становился?
— И все равно он в холуях у фашистов ходит! — упрямо стояла на своем Авдотья.
Казалось, мир между ними надолго порушен, и вдруг Авдотья предложила:
— Может, Витьке-полицаю обсказать? Молод он больно, чтобы во зле погрязнуть. И дед Евдоким покойный — царствие ему небесное! — для него сердце свое открытым держал.
Нюська радостно закивала: она уже давненько приметила, что Витька-полицай во всем ее нечаянного соседа, Шапочника, слушается.
Василий Иванович, когда Виктор пересказал ему все, что узнал от Нюськи с Авдотьей, долго не думал, сразу приказал:
— Обязательно и сегодня же ночью тех героев захоронить. — Помолчал и продолжал, словно думая вслух: — А танк тот надо бы уничтожить. Чтобы как трофей фашистам не достался. Да чем его уничтожить, если взрывчатки нет? Его пилой или топором на куски не разделаешь… Может, у вас с Афоней что припрятано? Толовые шашки или другое что?
Виктора обидело это предположение Василия Ивановича, и он стал демонстративно смотреть в окно.
— Ну, ладно, ладно, уж и пошутить нельзя, — добродушно проворчал Василий Иванович, а закончил по-прежнему властно, тоном командира: — Боюсь, как бы слух о находке Авдотьи до полиции не дополз, потому сегодня же и отправляйтесь туда. На месте и решите, можно ли что-то с танком сделать.
Долго ли собраться тому, кто всегда в дорогу готов? И уже минут через пятнадцать Виктор с Афоней вышли из Слепышей, почти сразу свернули в лес, где березы были словно дымкой зеленоватой подернуты.
Шли неспешно и молча. О чем говорить, если зимой вечера были длиннющими и обо всем переговорено? Шли, прислушиваясь к нежному птичьему пересвисту, шли по лесу, пробуждающемуся от зимней спячки, и каждый думал о своем. Афоня — тот никак не мог примириться с тем, как еще вчера засевали поля. Не семена, а черт знает что в холодную землю бросали!
Василий Иванович, конечно, все объяснил. Дескать, для врага, что ли, хлеба выращивать? Дескать, хоть отборным зерном все засей, фашисты отберут урожай, набьют свои закрома, а нам одна солома достанется.
Умом понимал сказанное и сделанное, а вот сердцем… Оно и сегодня болью исходит, как вспомнится, что в этом году земля останется бесплодной. А ведь ее святейшая правда — рожать хлеба! Чтобы человеку жилось легко, чтобы он сыт и весел был!..
А у Виктора другая забота: Клава, плача от радости, вчера сказала, что у них к осени будет ребенок. Мальчик или девочка — этого она не знает, но что кто-то обязательно будет — точнее некуда.
Потом, немного успокоившись, Клава, разумеется, стала убеждать Виктора, что нисколечко не боится ни родов, ни того, что у них в доме сравнительно скоро появится еще один человек, который тоже захочет есть, который уже и сейчас настойчиво требует к себе повышенного внимания.
А он, Виктор, маленький, что ли? Сам в жизни ничего не понимает? Конечно, с таким делом он сталкивается впервые. Но Авдотья, Груня и другие деревенские бабы на что? Эти все знают, все могут!
Невольно вспомнилось, что ему обо всем этом Клава сказала только вчера, а с Груней, Авдотьей и Нюськой шушукаться начала никак месяц назад. Он-то, дурак, думал, что о мелких бабьих делах они судачат!
Пока шли к танку, Виктор все время думал о том, как он теперь вести себя должен. Напряженно думал, но в голову пришло только одно: хотя и хорошие люди рядом есть, все равно на него в первую очередь многие дополнительные заботы по хозяйству ложатся. С сегодняшнего дня все эти заботы на него ложатся. Каковы они будут, он точно не знал, но мысленно готовился принять их все полностью. И что велики, ответственны они будут — это тоже знал. Не потому ли и повзрослел за одни сутки, настолько повзрослел, что себя мужчиной почувствовал?
Танк увидели сразу. Его орудие было развернуто в ту сторону, откуда он пришел. Словно ждали танкисты погоню, словно в любую секунда были готовы встретить ее метким выстрелом.
— Видать, в обход Степанкова хотели проскочить, — сказал Афоня, машинально гладя рукой холодную броню танка.
— Ишь, и орудийную башню развернули. Чтобы орудие о ствол дерева не повредить.
— А здесь-то, если все так, как ты говоришь, они чего остановились? Не похоже, что танк в трясине застрял. Глянь, не буксовал даже. Просто пришел сюда и остановился, — не то возразил, не то подумал вслух Виктор.
— Может, и так, — согласился Афоня. — Может, они и не хотели обойти Степанково. Может,
