МАКДОНАЛДС
И тут у Данилы кармане зазвонил мобильник. Лидия Альбертовна напряглась: с новой силой в нос ей шибанул уксусный дурман, запахи жареных полуфабрикатов. Раньше ей и в голову не приходило (по себе людей не судят), что у него может существовать параллельная, помимо нее, жизнь.
– Да, – сказал Данила равнодушно, – да, а, это ты, привет.
– Нет, – сказал Данила сухо, – я занят. У меня люди.
– Зачем, – сказал Данила, помолчав, – не нужно.
– Хорошо, – вяло улыбнулся Данила в сторону, – я тебе потом перезвоню.
По всему стало понятно, что звонок этот ему не понравился.
Сосредоточил. Данила стал твердым и непроницаемым, точно камень.
Особенно эта улыбка – в сторону – показалась какой-то мучительной.
Точнее, вымученной. Лидия Альбертовна всколыхнулась.
– Что-то не так?
– Да нет, все нормально, просто… – Он помолчал. – По работе как бы это.
– А я и не знала, что ты работаешь, ты же студент, как мой Артемка…
Точнее, знала… Все время забываю. Вы же еще такие маленькие… – И в ней закипели молочные реки, кисельные берега материнской заботливости.
Но она сдержалась.
– Так, типа, суечусь немного, кручусь-верчусь. Капитализм, однако.
– Удобная штучка, – сказала Лидия Альбертовна заботливо, наблюдая, как Данила убирает телефонный аппаратик в карман замшевой куртки.
– Ну, типа того. Удобная. Очень.
На некоторое время он стал совершенно неразговорчивым, совсем-совсем закрытым, маленький мужчина, механически жевал жареную картошку, которая показалась Лидии Альбертовне излишне суховатой.
Через некоторое время, дабы прервать молчание, природа которого так и осталась для нее непроясненной (Данила не пытался ничего объяснить), она пошла в туалет и помыла руки душистым жидким мылом.
– Ты знаешь, – сказала она, вернувшись, – после того как Брежнев съездил в Индию, в магазинах появилось огромное количество розового мыла 'Махарани'. Маленькие такие, розовенькие брусочки, с которых трудно было счищать обертку… Тогда всякие моющие средства считались большим дефицитом… ну и вот… А 'Махарани' этого продавалось так много, что, когда первые очереди схлынули и все уже как следует им запаслись, оно все равно долго еще оставалось в продаже…
Данила сделал заинтересованную физиономию, именно сделал, отметила она про себя, нисколечко ему не интересно. Но тем не менее продолжила.
– Однажды летом, мы на турбазу поехали еще с одной семьей, с которой тогда вместе с Мурадом Маратовичем водили дружбу. – Вспомнив мужа,
Лидия Альбертовна немного смутилась. – Композитор-симфонист один, его жена и ребенок. И мы с Артемкой. Жена симфониста оказалась беременной, она все время принюхивалась к разным запахам, так как токсикоз и все такое, ну, ты меня понимаешь. – Она и сама не ожидала от себя такой прыти.
– Ну-ну, как не понять. Не маленький, – совсем по-взрослому улыбнулся Данила.
И она продолжила.
ОБЩИЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Эротическое напряжение между ними все росло и нагнеталось. Вместе с поглощаемой едой, сладкой, обволакивающей пространство музыкой, особенной, зимнего разлива, теплотой, которую выделяют обжитые помещения. Даже с запахом этим ворованным Лилия Альбертовна примирилась.
Почему же они решили (как тогда на кухне) оттягивать решительные моменты подальше, делая вид, будто ничего существенного не происходит?
– И она ходила по лесу и все время принюхивалась. Не могу понять, говорила она, отчего это мне все время кажется, что пахнет какашками… Может быть, я невзначай на них наступила? Посмотри, говорила она мужу, на мои подошвы, какой-то противный и устойчивый запах.
– Меня сейчас вывернет, – меланхолически отметил Данила, удивленный ее неожиданной светской раскованностью, – не к столу будет сказано…
– Ой, а я и правда не сообразила, может быть, не совсем к месту рассказываю, – неожиданно закокетничала Лидия Альбертовна.
– Нормально. Мне даже интересно, – сказал Данила, уверенный, что история эта имеет отчаянно бытовой характер, без сюжетного разрешения.
– И она протягивала всем пухленькие ладошки и просила понюхать, и они действительно пахли каким-то слабокислым запахом навоза, и она постоянно у всех спрашивала, где же она могла в это добро вляпаться…
Пока Артем, именно Артем, не догадался, что она просто помыла руки этим самым индийским мылом 'Махарани', потому что у нас в ванной комнате тоже всегда точно так же пахло. – Потом она немного помолчала, улыбнулась в пустоту. – Артем всегда был таким наблюдательным и умным мальчиком…
– Он что, про нас… догадывается? – Данила по-своему истолковал последнюю фразу Лидии Альбертовны и от волнения начал комкать салфетку.
Выдавить из себя подобный вопрос значило наполовину признаться в серьезности намерений. Вот голос его и дрогнул. Хотя на самом деле ничего особенного у них с Лидией Альбертовной и не было, просто несколько будто бы случайных встреч – каток, прогулка по магазинам, какой уж тут криминал?!
– Конечно же, нет, – тоном старой учительницы английского языка сказала Лидия Альбертовна и закусила нежелательные ассоциации кусочком жареного цыпленка, впрочем, только лишь отдаленно напоминавшего натуральное мясо.
Непохожесть продуктов на свои естественные прообразы поразила ее, наверное, более всего остального. Точно еда здесь стеснялась собственного происхождения, рядилась в странные, оторванные от реального мира упаковки, пытаясь убедить едоков, что они едят нечто особенное.
– У меня тоже сейчас возникло воспоминание о нашей юности убогой, – продолжил тему Данила, которому хотелось поскорее забыть колосящийся в душе страх разоблачения (но, черт возьми, какого?!). – В школе мы все ели лыжную мазь. Разного цвета в брусочках, напоминавших пластилин. Знаешь, о чем я?
– Да-да, кажется, вспоминаю…
– Мы таскали ее на уроках физкультуры… Потому что ее можно было жевать, как жевательную резинку. Зеленая такая, синяя… В подвале нашей школы располагалась лыжная база. Но это не важно. Жевательная резинка была тогда в большем дефиците, чем мыло. – Данила улыбнулся. – Ее просто не существовало. А нам всем хотелось попонтовать.
– Что ж, вполне естественное желание для растущего организма, – незамедлительно одобрила Данилу Лидия Альбертовна. Она не хотела его смущать, чтобы он смущался. – В моем детстве вообще принято было грызть известку, – зачем-то добавила она и мысленно обругала себя: лишнее.
– Мы жевали ее с таким героическим видом… Помню, еду я как-то в трамвае, а напротив сидит нагловатого типа пацан в модном, по тогдашним меркам, прикиде и гордо работает челюстями. Тогда еще на базаре продавали черную жвачку, которую варили из древесины, не помню, и все жевали древесину, гудрон, что-то еще… Жевать хотелось, в жеванье – жизнь.
Они тихо засмеялись.
– И я, уверенный, что он жует эту самую смолу, гордо так ему показываю кусочек лыжной мази, вытаскиваю как бы невзначай между зубов маленький зелененький кусочек… Знаешь, а он, не будь дурак, открывает рот, а во рту у него настоящая, белее белого, жевательная резинка, из которой он немедленно
