— Интересно! Почему я должен после двенадцати сеансов! — Я воздел палец и потряс им. — Двенадцати! Приходить и видеть эти издевательства!..
Я перегнул палку. Катерина почуяла фальшь и уже снова смотрела на
Ингу, хищно раздувая ноздри. Просто ищейка. Да какая! Туз Бубен отдыхает…
— Инга, поднимитесь, пожалуйста, в ординаторскую. Принесите две чистые папки.
— Хорошо, Екатерина Викторовна, — кротко.
Цок-цок-цок — каблучки.
Глазки — в пол.
Легкое движение воздуха, дуновение какого-то аромата — ах, ну сама невинность.
Дверь — беззвучно.
Ну ангел же, ангел!..
Катерина плюхнулась в кресло и достала сигарету.
— Ты извини, — воинственно заявила она, щелкая зажигалкой. — Но я буду курить здесь.
— Почему?
— А почему тебе можно все, а мне — ничего?
Я не стал спрашивать, что именно «все» мне можно. Я просто сказал примирительно:
— Да пожалуйста. Если не больше пяти пачек «Капитанского», я потерплю.
— Что это ты такой покладистый сегодня? — Она снова посмотрела на меня с подозрением. — Вообще, слушай, оставь ее в покое!
— Кого? — изумился я.
— Не придуривайся, пожалуйста!
— Тебе-то что? — поинтересовался я. — Ты мне, между прочим, не жена.
Катерина фыркнула и покрутила у виска пальцем.
— Совсем сдурел?
— Тогда не мать.
— В общем, оставь девчонку в покое. Мне надоело! Уже весь на струне!
И что потом? Ты через неделю натешишься, а она мне будет мозги парить насчет того, почему все дяди такие сволочи. А потом уволится вся в соплях, а мне искать новую. Все равно она тебе Клару не заменит…
— Ишь ты! — изумился я. — Новости какие. Откуда знаешь?
— Вижу…
— Больно много стала видеть…
— А мне приходится! Ты же не занимаешься подбором кадров в эту долбаную лабораторию! Или мне самой формуляры заполнять? У меня, между прочим, сегодня тоже семь сеансов! Мало?
— Сдаюсь. — Я поднял руки. — Праздник отменяется. В кафе свожу один раз — и ни-ни. Разговоры — только о трудностях профессии.
— А! — Она безнадежно махнула рукой. — Ну правда, Бармин, пожалел бы ты меня…
Загасила окурок и тычком придвинула газету.
— Читал уже?
— Что?
— Что! Чем трескать водку с этим дебилом, поинтересовался бы, что происходит в аниматорском мире!
— Ты кого имеешь в виду? Шурца?.. Тогда, во-первых, не водку, а коньяк. Во-вторых, не трескать, а тяпнуть семьдесят граммов под лимончик. В третьих, он не дебил. Выбери неверное утверждение.
— На, читай!
Я раскрыл газету.
С первой страницы на меня смотрело суровое лицо президента. Это было совершенно неудивительно. Президенты смотрят отовсюду. Глаза президентов — это как глаза Бога: от них не отвернешься. Короче говоря, этому я не удивился. Поразило меня другое: чуть ниже, после мелкопахотного петита официальных сообщений и нескольких фотографий каких-то стапелей и котлованов, располагалась большая статья, в шапке которой скромно фигурировали две до боли знакомые физиономии.
Почти миловидное лицо Татьяны Петровой, главного редактора «Российского аниматора», излучало, как всегда, выражение непреходящей и озабоченной готовности. Что же касается усатой котовской физиономии Василия Мизера, председателя Российской ассоциации художественной анимации, то она была настолько угрюмой, что первым делом наводила на мысли о явке с повинной.
— Что ты на меня так смотришь? — спросил я, просмотрев статью и откладывая газету. — Это не я написал.
— Нет, ну какие сволочи! — воскликнула Катерина. — Это же полное вранье!
— Ну да. Естественно, вранье. Газеты на то и существуют, чтобы писать вранье. А иначе зачем бы они были нужны?
— Они же все портят! Кто они такие вообще? Ты мне скажи, вот эти двое — ну какие они, к дьяволу, аниматоры?! Болтуны они!
По-хорошему, они должны идти копать канавы! Что они могут? Бездари!
Прилипалы! Кто их уполномочил всех нас судить, оценивать, рассуживать?! Ты от них что-нибудь умнее, чем дважды два равно четыре, слышал? Серьезно, скажи, слышал?
— Нет, — сказал я, подумав. — Но умное я вообще с трудом запоминаю.
— Да еще с какими рожами! Через губу!
— Потому что хорошо продается то, что хорошо рекламируется, — ввернул я. — А чтобы иметь хорошую рекламу, нужно лезть во все дырки…
— Что? где? откуда взялся? почему здесь? кто такой, чтоб судить?! — поздно! Он уже одного гением признал, другого дерьмом обмазал с ног до головы, третьего пожурил свысока, но оставил надежду. Потом тупому журналюге: «Видите ли, анимационный процесс в России… ля-ля-ля!..» — а тупой журналюга тут же рысью в газету, на тот же экран, да еще переврет половину: ля-ля-ля! ля-ля-ля! наш анимационный процесс в России!.. Какой, к черту, «наш процесс», когда аниматор сам, лично, своей башкой, своим воображением! Свою, свою личную, а не общую задницу он порвать должен, чтобы образ создать! У него своя, а не «наша» кровь на губах пенится, когда под установкой стоит!..
Катерина задохнулась.
— Тебя удар-то часом не хватит? — поинтересовался я. — Ну и денек!
Что-то вы сегодня все какие пылкие…
— Нет, ну почему, почему люди, которые не способны сами сделать честную вторую категорию, должны всеми нами рулить? Тобой! Мной!
Дебилом этим твоим… как его? — Шурцом! Он же гений, гений — хоть и дебил! А про него Мизер пишет, что-де цветовые гаммы Александра
Ковалева имеют характер упадочности! И поэтому премия «Пламя вечности» присуждается Вике Редькиной, которая на третью категорию едва через пуп вылезет да еще напердит копеек на сорок!
Я вздохнул.
— Хорошо еще наша бедная лаборантка отлучилась. То, чему хотел учить ее я, в сравнении с твоими штудиями — просто одуванчики…
— Учить он ее собрался! — фыркнула она. — Лет на пять опоздал, небось. Они теперь ранние… Нет, ну все-таки, ты помнишь?
Прошлогоднюю «Вечность» помнишь?
— Да помню я все, — сказал я. — Экие новости. Что ты кипятишься?
— Гнусность потому что!.. А теперь они вон чего! Какие-то там, видишь ли, исследования показали,
