Прекратить думские поползновения в сторону начала мирных переговоров федеральных властей с Мусой Исхаковым, низким и всеми презираемым в Качарии человеком, запятнавшим себя многочисленными предательствами интересов качарского народа. Это раз. Понять, наконец, что Качария способна разрабатывать свои нефтяные ресурсы лишь в составе
Федерации, и тогда они пойдут ей на пользу, а в противном случае принесут качарскому народу только новые несчастья, страдания и нищету. Это два. Для окончательного усмирения озверелого сепаратизма усилить военное давление, подтянуть свежие федеральные силы и выбить, наконец, из труднодоступных горных районов отряды боевиков, кровавые бесчинства которых препятствуют мирной жизни свободной, но добровольно остающейся в составе Федерации братской Качарии. Это три. И, наконец, освободить и с помощью международных правозащитных организаций переправить в одну из исламских стран (например, Катар) брата Мамеда — Касыма-караванщика, благородного и честного представителя интересов Качарии, верного сына качарского народа, безвинно схваченного и брошенного в тюрьму благодаря черным наветам и проискам врагов последнего.
И когда газеты завоют, что этого не может быть!!! что Мамед-праведник, семь лет с автоматом, минометом и взрывчаткой в руках насмерть стоящий против федеральных сил!!! замешанный в самых жутких и бесчеловечных операциях этой нескончаемой войны — захвате детдома в Нижневолжске, госпиталя в Солохове, взрыве родильного отделения больницы в Старгороде!!! и еще, и еще!!! что он не может и не должен требовать ничего подобного!!! что он либо сошел с ума!!! либо просто-напросто куплен, куплен, куплен!!! — вот в этот-то момент на сцену и выступит новая сила — наука! И устами нескольких авторитетных аниматоров, которым, разумеется, предварительно будет обеспечена краткая встреча с Мамедом-праведником непосредственно в здании заминированного «Мусагета», огласит результаты своего объективного расследования: все так и есть, Мамед честен и говорит правду, а требования, им выдвигаемые, есть искренний крик души, изболевшейся о судьбах родной Качарии.
А раз это правда, раз уж даже такие звери, как Мамед Нузриев по прозвищу Праведник, встают на путь здравого осмысления нужд собственной страны, тут уж деваться некуда. Голосом Мамеда и впрямь говорит измученный народ обескровленной Качарии. А глас народа — глас божий. Народ знает, как лучше. Народ выбрал свой путь. Народ не хочет мирных переговоров. И, значит, так тому и быть: усилить группировку федеральных войск техникой и живой силой. А потом уж дело самих вояк разбираться, что к чему, — что бомбить, чем бомбить, куда беженцев девать, как отмазываться от новых обвинений в геноциде и прочей чепухе; пусть уж сами. Плачущих от счастья любителей прекрасных звуков — на улицу. Бомбы — в арсенал. А дурачка Мамеда с его придурошным братцем — в самолет. Рейсом на далекий Катар.
Правда, вряд ли долетит этот самолет хоть бы даже до Казани…
Дорожка уперлась в широкую дубовую дверь, и мягкий ворс кончился.
— Разрешите? — сказал Белозеров.
— Давай, Валя, — благодушно пригласил Кривич. — Заходи. Присаживайся.
Белозеров сел напротив, и ему на мгновение представилось, что трубочка с нитроглицерином на месте, он просто не нащупал, — и даже невзначай полез в карман и разочарованно вынул подрагивающие пальцы.
— Видишь, какую штуку взял, — по-мужицки горделиво сказал Кривич. — Годится?
Белозеров принял протянутый предмет — это был английского производства подствольный фонарь, о котором он тоже давно подумывал, но пока еще полагал запрашиваемую изготовителем цену несуразной, — незаинтересованно повертел в руках и, положив на стол, сказал:
— Николай Петрович, тут вот какая штука… Мамед-праведник пропал.
— То есть что значит «пропал»? — весело удивился генерал-полковник, укладывая фонарь в белоснежное пуховое логово упаковки. — Всегда он был пропащим, этот Мамед… давно веревка по нему плачет, пропащая его душа…
Отодвинул коробку и посерьезнел.
— Что значит — пропал?
Белозеров хотел сокрушенно вздохнуть, но у него не получилось — левую сторону груди сковывал холодный панцирь, который, похоже, лучше было не шевелить.
— Следовал по маршруту? — настаивал Кривич.
Белозеров кивнул.
— Ну и? Что ты молчишь?!
После нескольких пересаживаний, рассредоточений и новых сборов последние шестьсот километров группа Мамеда благополучно миновала на туристическом автобусе. Это был красный двухэтажный автобус фирмы
«MAN», облепленный радостными лозунгами и эмблемами. У патрульных он не вызывал почти никакого интереса, но и на этом этапе потребовалась масса стараний, чтобы обеспечить его гарантированно беспрепятственное движение. Черт их знает, этих дэпээсников — махнет сдуру палкой, а потом только потяни за кончик… А уж последние тридцать-сорок верст!.. А проезд поста на кольцевой автодороге чего стоит, если под полом почти двести кило взрывчатки!.. Только когда красный автобус покатил по Ленинградскому шоссе к центру города, структуры обеспечения смогли перевести дух.
— Встал на стоянку под эстакадой на Самотеке, — сдавленно сказал
Белозеров. — Обеспечили им сопровождение. Перегрузились в джипы.
Двинулись к «Мусагету». Спустились на подземную стоянку…
— Ну?
— Ну и вот. Ребята сопровождения лопухнулись. Въехали — они и успокоились.
— И что?
— А они выехали с другой стороны. На набережную. Там два въезда. И выезда тоже…
Кривич молчал.
— Объявлен план «Перехват», — тупо сказал Белозеров.
— Когда это все? — брюзгливо спросил Кривич.
— Вчера вечером.
— Вчера вечером?! И ты не доложил?!
— Надеялись на… — выдавил Белозеров, — на оперативность и… рассчитывали перехватить. Ведь не иголка…
— Ну поня-я-я-ятно, — сонно протянул Кривич.
Он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Худое лицо тоже приняло сонное, вялое выражение.
— А почему про Корина скрывал? — спросил он через несколько секунд, открывая глаза. — Тоже на оперативность рассчитывал? На какую, интересно? Мертвых-то у нас еще не воскрешают…
«Это кто же? — слабо удивился Белозеров. — Добрынин? Больше некому.
Стукнул, гад…» Левая сторона груди наливалась тяжестью; тяжесть постепенно сдавливала и горло. У Кривича, он знал, нитроглицерина не водилось. «Может быть, в машине есть, — подумал он. — Да, точно, в машине. Наверняка. Скорей бы».
— Вот тебе и «Цветы побежалости»! Учил я тебя, Валя: не говори красиво! Нет бы по-простому: «Шторм» или «Буря». Так нет, мы же образованные! Нате вам: «Цветы побежалости»!..
Белозеров мог бы поправить шефа: «цвета», а не «цветы», Николай Петрович… Не «цветы», а «цвета»… Свойственные, в частности, халькопириту, минералу группы меди…
Однако за грудиной жила гибель и отнимала силы, и уже нельзя было тратиться на пустяки.
Кр-р-р-р! — неприятно проскрежетала пружина в настенных часах.
— Короче говоря, он нас обставил, — со вздохом подвел итог Кривич.
Белозеров ожил было от этого «нас» — «нас», не «тебя»! Но следующая фраза ударила в самое сердце:
— Надул тебя Мамед, надул, — холодно и скучно сказал Кривич. — Он свою игру играл. А тебя использовал, как… ну, как сам знаешь кого.
Нет, но ты хоть представляешь, что теперь будет? — оживился вдруг генерал-полковник, и голос его зазвенел. — Что теперь может быть — представляешь?
Белозеров не представлял. Более того: возможность подобных представлений уже не вызывала у него никакого интереса — он из последних сил держал глыбу, давящую на грудину.
