теперь Наташа недоумевала, как же она-то могла так долго все это терпеть. Наверное, при ее воспитании вся эта мужская необязательность ее и повлекла, этот плод ей оказался сладок с непривычки, ведь прежде такого в ее жизни никогда не было… И не будет, с твердостью говорила себе Наташа.
Той смутной весной она и повстречала своего лейтенанта. Своего будущего полковника.
Глава 10. ЗАМУЖЕМ
Теперь-то, спустя двадцать лет, ей было сладко поминать свои безумные молодые годы. И, несколько и стесняясь, и хорохорясь перед самой собой, вспоминала, как приладилась наставлять рога обоим своим мужьям. Впрочем, с грустной честностью констатировала Наташа, оба этого совершенно не замечали. А если бы и узнали — наверняка не придали бы должного значения. Хотя, быть может, и выгнали бы с чердака. В конце концов, от девиц, желающих похозяйничать в богемной вольной мастерской, где обретались молодые и щедрые, веселые мужчины, в те годы отбою не было.
Но дело сложилось само собой. Со старшим лейтенантом Владимиром Брезгиным Наташа познакомилась, как это ни смешно, в Ленинской библиотеке. Дело в том, что хоть и жила она жизнью нервной, диковатой и разбросанной, но все ж таки ухитрилась за это время получить диплом, сдать кандидатский минимум и проскочить в аспирантуру к своему же кафедральному руководителю. А старший лейтенант Брезгин, слушатель Военно-инженерной Академии, как оказалось, не довольствовался имеющейся в его учебном заведении специальной литературой, но — само образовывался, расширяя свой кругозор — вплоть до чтения Камю. Вот так они и встретились впервые взглядами — в читальном зале, каждый со своей настольной лампой зеленого стекла.
У молодого офицера были, что называется, открытое лицо и добрые глаза. И это — не фигура речи: старший лейтенант Брезгин, действительно, был и добр, и романтичен. И, несмотря на молодость, очевидно основателен, — что-то от покойного отца померещилось в нем Наташе. Наличие иерархии ценностей, как принято было говорить на университетских семинарах в те годы: ведь это было, когда Андреев читал про сюрреалистов, а Мамардашвили — о Прусте: Наташа кое-какие лекции посещала, конспектировала, но понимала мало.
Их роман был ясен до геометричности, как советская лирическая комедия: прогулки по весенним лужам, цветы при свидании у памятника, робкие пожимания рук в темном зале кинотеатра Россия, поцелуи на лавочке в парке недалеко от университетского общежития, импрессионисты в Пушкинском, конечно, первое приглашение будущего полковника в гости и знакомство с целомудренной Полиной; некоторое ускорение по части расстегивания кофточки и проникновения под подол на той же лавочке, взаимное признание в любви — сперва он, потом она я тебя тоже; помолвка в кругу слушателей Академии — Полина и Женька были приглашены, разбитная Верка, разумеется, нет; первое робкое соитие — через два с лишним месяца после знакомства — в его коммунальной комнате, — лейтенант Брезгин подгадал, чтобы в квартире не было соседа; поездка к его маме в Расторгуево, холодец; перелет в Свердловск к ее маме, домашние пельмени; свадьба с фатой в ресторане гостиницы Университетская, — в одном комплексе с Балатоном, где некогда давали виски Клаб 99; первая беременность — при Валеркиной хватке ни разу от него не залетела, и от Гоши отчего-то не беременела, начала даже волноваться, ходила к врачу, сказали, что у нее все в полном порядке. И выяснилось — да, действительно, в полном…
Так и прожили два десятка лет: первые роды, капитан научился гладить пеленки, подкапливали на то да се, защита кандидатской, банкет в той же Университетской; запомнился праздник, — когда получил майора, купил Наташе кухонный комбайн (ГДР); первый цветной телевизор, цветной в том смысле, что фиолетовый с зеленым, — Рубин; машина Жигули третьей модели выбирали полгода — все ходили с заветной открыткой, но нужного цвета не было; отдельная квартира — сразу двухкомнатная, — и это нужно повторить — отдельная квартира; вторая беременность; доцентура; гарнитур дорогой красивый — сережки и колье; пылесос Сименс и стиральная машина Бош; дали подполковника и земельный участок восемь соток; ауди, дачка, клубнику сажать не стали — газон; первое пересечение границы — Турция по туру, ничего особенного; переезд в трехкомнатную в Митино — кругом лес да поля, метро нет, потому — подержанный Жигуль-семерка для Наташи, в семье стало две машины; гарнитуры на кухню и в спальню (Италия), гамак на дачу, телевизор и видеомагнитофон Сони, гараж кооперативный в трех остановках на троллейбусе, мойка с сушилкой, ванна с крошкой — под мрамор; застеклили лоджию, кресло-качалка и ложный камин; ковры в комиссионку — у младшенькой аллергия, а паркет еще при заселении отциклевали; из духовного: театр раз в месяц — Таганка, запомнилась премьера Мастера, острота Володи с понтом Пилат — смеялась, хоть и не показалось остроумным, это еще когда жили в двухкомнатной; импрессионисты по старой памяти — но теперь уже пост; подписка на Новый мир — Володя прочел Котлован, ходил мрачный — пробрало, но ГУЛАГ читать отказался, из Красного колеса — Август, жалел генерала Самсонова; по видео — Дневная красавица, Женька дала кассету — взяла у шефа, Наташа была без ума, Володя морщился, ревновал, пожимал плечами, бабенка-то так себе, но был застигнут при втором, тайном от нее, просмотре; книги же читать почти не успевали — диссертация съедала силы; под Новый год — Рязанов, хоть и соглашались, что ерунда, но смотрели с удовольствием, ко мне мой лучший друг не ходит; Володя еще любил Гайдая, Ивана Васильевича смотрел десять раз; однажды пошли с девочками в Третьяковку, долго стояли перед Ивановым, какие-то иностранцы без экскурсовода недоумевали — что это, объяснила — Эпириенс оф Крайст ту зе пипл — поняли, сама порадовалась, не совсем язык забыла; Володе понравился Демон; слушали музыку — концерт Мендельсона для фортепьяно с оркестром, цыган — это уже когда появились СD, потом уж старшая — Де пэпл, что ли, никак не загнать заниматься… И как-то все так складывалось, что на многое уж времени не оставалось, Женька позвонит — а читала это, а видела то, — разлюбила с ней разговаривать; и многое как-то выветрилось и позабылось, и желание уж было не то — уставала, и любопытство притупилось — закрыть бы глаза, лежа в тенечке на даче с раскрытой Марининой на груди, и приятно расслаблять поочередно одну ногу, другую, одну руку…
Тут-то и принесла Зоя эту самую весть, что так круто надломила Наташину пусть и не совсем счастливую, но спокойную и размеренную жизнь.
Глава 11. ОПЯТЬ ПЕРВЫЙ МУЖ
Наташа, получив эту диковинную новость, хотела было отмахнуться: мол, глупости, вот и подруги ни о чем не знают. Но тут она вспомнила давнишнее предсказание цыганки, и затревожилась, занервничала. В возбуждении она купила настоящую елку, хоть в стенном шкафу и пылилась дорогая нейлоновая, распаковала ящик с игрушками, старая гирлянда лампочек не горела — купила новую, разноцветно мигающую красным, зеленым, желтым и фиолетовым глазами. Накупила заодно и мишуры. И даже старшая ахнула, увидев такую красоту, но с напускной небрежностью обронила что, у нас праздник, это у них, у нынешних подростков, была, наверное, такая мода — на нигилизм. Но в этот же вечер после душа дочь напялила старую толстую отцовскую рубаху, забралась с ногами в кресло под торшер — значит, никуда не пойдет, — и в доме стало уютно. Старшая любила отцовские рубахи, рукава не подворачивала, а сжимала края в кулачках; Наташа понимала — из неосознанной ревности, оттого, что отец младшую больше любит. Она поцеловала дочь, но какое-то дурное предчувствие охватило ее…
К Валерке она отправилась, когда до Нового года оставалось три дня, — после лекции. Стояла отвратительная оттепель, слякоть, город в ранних сумерках был сыр и сер. В тот день Наташа машину не взяла, лень было ехать в гараж, заводить, выводить, запирать — поехала на метро на Боровицкую. Обогнув Румянцевскую библиотеку — здесь когда-то она и познакомилась с Володей, библиотека тогда была еще Ленинкой, — она вышла на Калининский и дошла до Военторга.
В последние годы Наташа редко бывала в центре: в институт — или на метро из Митина до Вернадского, не поднимаясь на поверхность, или в машине, но тогда — по третьему кольцу… Вид Военторга ее поразил. Здание было укутано грязной какой-то тряпкой от фундамента и до крыши, сквозь марлю просвечивали пустые дыры бывших огромных окон. И в этом Наташе почудился недобрый знак. Она
