Американская дырка

солнечные лучи, висела обрамлённая гроза над полем. В поле стояла одинокая берёза с обвислыми ветвями-косами, а тяжёлые клочья туч, выписанные с таким тщанием, что в их пучине чудилось медленное шевеление, брожение раскатов густого рокота, зловеще подсвечивала гипнотическая молния. Происхождение этого грозового полотна в пояснениях не нуждалось. Картина выглядела едва ли не иллюстрацией к моей давешней фантазии – той самой, про росу на мышином горошке и грозу над лугом. Всё же человек, склонный к известному русскому недугу и этим недугом размягчённый (а облакист, как я понял, был именно из таких), куда тоньше чувствует красоту и величие стихии, нежели засушенный логик. Собственно, логика с точки зрения этого размягчения – просто особый род безумия.

Тут Анфиса нас заметила.

Мигом вынув из ушей зёрна динамиков, она энергично вскочила из-за стола и сорвала с факса распущенный свиток. Мельком, насколько позволяли приличия, взглянув на её ноги, я убедился в полной справедливости своих предположений.

– Серёжа... Анатольевич! – с заминкой взяла при постороннем официальный тон Анфиса. – Ну невозможно же работать! Вася весь день стучит. Долбит и долбит, как дятел какой-то! Все уши простучал, ей-богу!

– Вася наказан, – спокойно сообщил Капитан.

– Я знаю. А меня-то вы за что гробите? Я уже третий час в наушниках сижу, а из музыки здесь только какой-то Карл Орф отстойный отыскался.

– Всё, – успокоил Анфису директор. – Я Васю стучать на улицу отправил.

Прислушавшись и убедившись, что за дверью тихо, Анфиса умиротворилась. Она пробежала глазами факс и, как бы нечаянным движением отправив мультпорнуху в net-небытие, отрапортовала:

– Ответ из Петербургского Дома учёных. Они не будут заниматься организацией встречи Псковского клуба юных геологов со своими докторами и членами-корреспондентами. Это, мол, не их функция. Но дают по нашему списку рабочие телефоны, а также рабочие и личные электроадреса светил – дескать, договаривайтесь сами. Вот ещё: «Желаем юным геологам успехов в изучении и освоении недр».

– Что и требовалось. – Капитан взял из рук Анфисы свиток факса и водрузил на нос откуда-то возникшие очки с диоптриями. – А из Москвы что?

– Тишина. – Анфиса вернулась за стол, машинально пригладив, прежде чем сесть, под собой крошечную юбку. – Я, конечно, Сергей Анатольевич, ничего не понимаю, но если бы Дом учёных согласился устроить встречу, где бы вы достали юных псковских геологов?

– Любую встречу можно отменить. – Взгляд Капитана блуждал среди имён спецов по сверхглубоким дыркам. – Я бы объявил карантин. По случаю эпидемии докембрийской свинки.

Всё это время я хранил деликатное молчание, но тут мне на глаза попалась коробка от CD, и я, взяв её в руки, позволил себе вставить в их беседу пару светских слов:

– Кажется, про брата этого Орфа в своё время недурно написал Курицын.

Таким дурацким способом я просто о себе напомнил – куриная фамилия слетела с языка без умысла, почти случайно.

– Анфиса, познакомься, это Евграф. – Тон генерального директора был сугубо уважительный. – Евграф Мальчик, – повторил он так, как при знакомстве с ним невольно сделал это я. – В ближайшем будущем, надеюсь – глава нашего питерского отделения. Все вместе мы перекуём орала на свистела.

На такое доверие я, право, не рассчитывал. Ещё куда ни шло быть исполнителем в каком-нибудь не очень скучном деле (других Капитан бы и не затеял), склонным к импровизации, но всё-таки функционером. Однако войти в синклит, встать у руля того, что неизвестно как / куда плывёт, о чём, по сути, не имеешь даже представления... Опять же вот – орала на свистела...

Сомнения я решил высказать директору приватно. Ну а пока приветливым наклоном головы ответил на радушный взгляд Анфисы, в котором брезжила отпущенная в качестве задатка, но уже вполне горячая корпоративная любовь к своим. В общем-то, Анфиса была по-своему мила и даже, может быть, красива. Другое дело – свежесть... Но не поставишь же работать «фильтром» пубертатную дианку, неспособную осадить на скаку зарвавшееся чмо и войти в горящую мужскую баню.

– Мы наверх, – сказал Капитан Анфисе и, кивнув на уже вполне невинный левый монитор, приветливо добавил: – Между прочим, веды запрещают православным смотреть этих ибливых хомячков в служебное время.

4

На втором этаже мы сначала зашли в небольшую комнату, где помещались два мощных компа и разная сопутствующая электронная дребедень. Рассуждая логически, здесь можно было бы увидеть гобелен, однако стены, помимо одной, занятой стеллажом со всякой всячиной (журналы, электрочайник, картонные коробки, шнуры, книги etc.), были пусты, что, возможно, диктовалось требованиями профилактической борьбы с пылью. На окне, раздуваемые ветром, висели всё те же вертикальные жалюзи.

Одно из двух рабочих мест пустовало. Другое занимал загорелый белобрысый паренёк в очках и с юношеской бородкой: сразу видно – активист радикального студенческого движения за право учащихся посещать преподавательский буфет или компьютерный гений. Что ж, юность всегда мнит себя венцом умственного совершенства, она всегда на вершине посвящения в тайны прекрасного – только потом до неё доходит, что по градусу идиотизма она ничуть не уступает зрелости. Но, когда она это понимает, она уже не юность.

Паренёк сидел перед экраном с сигаретой в одной руке и чашкой капуччино в другой.

– Это Артём, – представил паренька Капитан. – Васин напарник. А это... – Он, в свою очередь, представил Артёму меня, после чего добавил: – Наш гость и будущий соратник.

Артём посмотрел мне в глаза испытующе, но дружелюбно, после чего, обращаясь сразу к директору и гостю, кивнул на свою укутанную пеной кружку:

– Ваксы такой хотите? У меня есть пара дринк-пакетов.

Директор и гость не хотели.

Далее, пройдя по коридору, мы угодили в небольшой отстойник, где сидела секретарь-девица с гладко зачёсанными за уши рыжими волосами и круглыми очёчками на краплёном бледными веснушками носу. Глаза у неё были такие зелёные, что невольно вспоминалось слово «фотосинтез». Благодаря деловому костюму вид девица имела какой-то педантично-островной; ко всему она немного пахла можжевельником и в миг нашего появления как раз бойко лопотала по-английски в телефонную трубку. Судя по словарю – что- то личное. Круглая английская речь была ей покорна, и она густо мазала ею пространство, как бутерброд зернистой икрой.

Над секретарским столом висел гобелен. Нечто беспредметное в сине-зелёно-палевых тонах, языками струящееся вверх. Известное дело – чем непрерывнее и радикальнее трезвость человеческого ума, тем более изощрённые / извращённые формы принимает его мировидение.

Жестом показав секретарь-девице, что, мол, всё в порядке, мечи свой инглиш дальше, Капитан, увлекая за собой меня, прошёл в директорский кабинет.

Здешнее убранство разительно отличалось от унифицированного интерьера прочих помещений. Никакого пластика, никакой подчёркнутой деловой стерильности. Стол здесь стоял дубовый, двухтумбовый, под тёмно-зелёным сукном, на котором красовались яшмовая доска с бронзовым чернильным прибором и яшмовое пресс-папье. Рядом возвышался дубовый же (или смастаченный под дуб) книжный шкаф; стулья были с резными спинками; по стенам висели охотничьи трофеи в виде кабаньего рыла, чучела глухаря на лакированном суку и лосиной морды с разлапистыми рогами; на окна ниспадали полузадёрнутые тяжёлые шторы; вокруг бронзовой люстры вилась замысловатая лепная розетка. Словом, кабинет выглядел скорее домашним, чем служебным, и располагал больше к вдумчивой организации личного досуга, нежели к ревностным трудам на благо какого-нибудь общего дела. Можно было предположить, что личное от служебного директор «Лемминкяйнена» не очень-то и отделяет. То есть как- то, наверно, отделяет, но не в основном, не в главном.

В углу на декоративной подставке в виде колонны, увенчанной коринфской капителью, стоял террариум с певчими туркменскими лягушками. Раздув трепещущие пузыри, они просвиристели нам своё приветственное «ква». Как показалось мне – без вдохновения. Несколько лягушек, уперевшись