ВЕСЕЛЫЙ СОЛДАТ
За долгую свою жизнь я переплыл гигантское Литературное Озеро, и плавание это вовсе не отняло мои силы, а, наоборот, – напитало их.
Когда куда-то бежишь, уже на пределе, или, напротив, – тоскливо и безнадежно ждешь, единственный способ поддержать себя – повторять любимые строчки. Не так уж много осталось их. И не все помогают. Тем более – в большинстве своем наша поэзия гордится своим трагизмом.
Смотришь на цветущего красавца, только что получившего престижную премию и отправляющегося вот-вот за второй, и не веришь, что ему действительно так хреново, как он нагнетает в стихах… А ты вот попробуй помочь!
Из таких остался лишь Уфлянд. Собственно, он всегда и был один, и всегда был таким. Он настолько выбивается из общей традиции, по которой принято быть трагично-надрывным, что его не замечают: он в общей очереди не стоит. Получив от природы все, он только щедро и весело делится и не требует больше ничего, а чтобы что-то еще получить, надо требовать, а он легкомысленно на это плюет. Чтобы оценить его, надо по крайней мере стоять с ним вровень – и Бродский и Довлатов обожали его. В унылой очереди традиционных поэтов, напоминающих телеграфные столбы, Володя Уфлянд стоит, как яркий подсолнух, – как бы ниже их ростом, но ярче всех.
Странная вещь: казалось бы, таких, как он, мудрых, добрых, веселых, должно быть в литературе большинство, от таких питается жизнь, наполняется… а фактически – он один. Но он мудро и весело переживает и это.
А потом я жила в провинции,
Населенной сплошь украинцами,
И меня, увидав возле дома,
Полюбил секретарь райкома.
Подарил уже туфли спортивные -
Но меня увлекали беспартийные.
Это, разумеется, он сказал о себе. Все, занятые делами, интригами и карьерой, сбивающиеся в стаи, прекрасно знают: Уфлянда в партию не брать. Он обязательно, добродушно и простодушно, немедленно потеряет партбилет, и перепутает пароль, и будет смеяться. И в этом прелесть его, и я бы даже сказал – долг, который он выполняет неукоснительно, в отличие от множества поэтов 'трагических', которые с первых своих стихов обещают погибнуть, но упорно живут, никого при этом не радуя.
Уфлянда, человека живого, доброго и поэтому незащищенного, жизнь как раз колошматит больше всех, и его 'вспышки радости' по этому поводу закаляют и нас.
Помню его самый главный приход ко мне – настолько уфляндский, что уж его не забудешь. Сначала зазвонил телефон.
– Валера, – произнес он нараспев, как обычно, – разве не сегодня заседание Пен-клуба? Я пришел в дом Набокова в три часа, как было велено, – и никого нет!
– Володя! – Обижаться нельзя на него. – Заседание завтра. Так что все почти правильно – и время и место. Только вот с днем вышла маленькая неточность – завтра приходи.
– Ну раз уж я на Большой Морской, – произнес он добродушно (хотя многие бы вспылили, неизвестно почему), – зайду к тебе. Чего взять?
Я тихо вздохнул. Уфлянд есть Уфлянд! Вообще, рабочий день еще в разгаре, но что это будет за работа, о чем хорошем ты можешь писать, если в жизни твоей не осталось места для любимого друга и поэта?
– Ну… чего-нибудь легкого! – произнес я и, сдвинув пишущую машинку, поставил на ее место рюмки.
У всех гениев бывают дуэли – Уфлянда злые завистники тоже нашли.
Свет раздражает многих – его хотят погасить. Это странно – почему так ненавидят добро?
Представляю, как он, добродушно улыбаясь, вошел в магазин, долго и весело пререкался с продавщицами, выдавая свой обычный уфляндский карнавал… зло накинулось сзади.
Звонок был очень длинный. Слегка удивившись, я пошел открывать.
Володя стоял согнувшись, закрыв свои кудри ладонями, и между пальцами текла кровь.
– Извини… напачкаю тут, – произнес он в первую очередь.
– Ты упал?
– Помогли. Во дворе подстерегли. Схватили сзади, затащили в мусорную нишу, дали чем-то железным по голове и сумку вырвали… вместе с бутылками. Извини!
За время этого рассказа мы прошли с ним, обнявшись, в ванную, я, как мог, разобрался с раной, продезинфицировал ее… но сделать ничего существенного не мог. Кожа на голове была разрублена и разошлась широко.
– Вызываем 'скорую'?
– …Ну давай! – неохотно он согласился.
'Скорая' приехала неожиданно скоро, и Володю увезли. Я позвонил его жене Алле: 'Вот… хотели выпить в неурочное время… и вот результат'.
– Я этого и боялась, – вздохнула она. – Что-то давно ничего такого с
Уфляндом не приключалось! Короче, так: только он придет к тебе – немедленно гони его домой!
– Ты думаешь – после этого… он придет ко мне домой? – спросил я ошеломленно.
– Ты что? Уфлянда не знаешь? – сказала она.
Да, видимо, она знала Уфлянда даже лучше, чем я!
Звонок раздался удивительно скоро, я побежал открывать. В дверях стоял Уфлянд, значительно более веселый, чем в первый раз. Он был в красивой белой шапочке из бинта, и над темечком задорно торчали
'заячьи ушки'.
– Однако, ты быстро! – проговорил я.
– Так те же ребята подвезли меня на 'скорой', как-то подружились мы!
Да-а. Настолько подружиться в 'скорой', везущей тебя, – это только
Уфлянд умеет!
В руках его красовались две бутылки.
– Может… пока не надо? – неуверенно произнес я.
– Да ты что, Валера? – Он засмеялся. – Чтобы какие-то идиоты смогли испортить нам встречу? Да не бывать этому!
И мы радостно выпили эти две бутылки. Потом я пошел его провожать.
Мы шли, самоотверженно поддерживая друг друга. У Мойки он бодро сказал мне: 'Иди домой, Валера! Я доберусь!'
Ночью раздался звонок: Уфлянд попал под машину. Мы с Арьевым поехали его навещать. Володя лежал весь забинтованный и улыбался.
– Удивительный тут случай со мной произошел. В реанимации я встал – и пошел. Вдруг вижу: ко мне подходит Серега Довлатов, в белом халате, берет меня на руки и несет.
Утром выяснилось – это санитар, но похожий на Серегу абсолютно. И фамилия – Довлатян!
Через месяц Уфлянд, уже с тросточкой, улыбаясь, вышел из больницы.
МОСКВА И МОСКВИЧИ
Как опасна и бесприютна жизнь! Чувство это, присущее юности, возникает во мне всегда, когда я подхожу к Московскому вокзалу, чтобы уехать и опять попытаться что-то в моей жизни изменить.
Наверное, это еще и с тем связано, что здесь зародилась моя душа и, только-только сцепившись в воздухе, была еще хрупкой, готовой исчезнуть, и ощущение зыбкости, страха исчезновения возвращается здесь. Отец, приехав сюда в аспирантуру, целых два месяца ждал приема, почти без денег, не имея
