Он явно выделил меня из всех и надеялся что-то из меня сделать.
Вообще, период жизни в Чимкенте я не стал бы окрашивать целиком негативно. Там я как-то отстоялся и многое понял. Главное, что в жизни всегда есть возможность поменять ее и подняться выше, но многие не видят этой ступени, или боятся ее, или ленятся, и в конце концов все их возможности сводятся к нулю.
Я поговорил с моим другом Сергеем Быковцем, с которым мы вместе приехали сюда, и под моим влиянием он тоже решил ехать в Ленинград.
Неожиданно Арипов наотрез отказался нас отпустить. Поначалу я обиделся, но потом понял, что как начальник он абсолютно прав. Когда понимаешь мотивы своего противника, жизнь уже не кажется тебе сплошной несправедливостью. Она всегда оставляет какую-то щель. И надо суметь ею воспользоваться, пока крышка не захлопнулась. Так же произошло и тут. В те годы несанкционированное бегство с места работы могло закончиться весьма печально. Но тут – улыбка судьбы: именно нам с Быковцем пришли повестки – явиться в Алма-Ату на трехмесячные воинские сборы! Тут уж никакой Арипов не мог ничего сказать. Мы устроили прощальный вечер, который прошел очень весело.
При этом я сумел договориться с наиболее душевным из моих друзей,
Васей Захарченко, что если я ему напишу, он продаст принадлежащую мне мебель и вышлет деньги. Куда – я не стал уточнять, речь шла как бы об Алма-Ате, но хитрый Вася все понял и подмигнул. Шаг наш, конечно, был отчаянный, но я понимал, что впервые за последние месяцы я делаю что-то нужное, и это придавало мне силы. Перед самым отъездом я пригласил мою знакомую Марию на прогулку в городской парк. Мы разговаривали о разных пустяках. Потом я проводил ее до дома и поцеловал ей руку. Она посмотрела на меня и заплакала. Но уже ничто не могло поколебать моей решимости. Иногда я думаю, кем бы я стал, если бы остался в Чимкенте? И никакого применения моим научным идеям там не нахожу.
В Алма-Ате, не заходя ни в какой военкомат, мы сразу же поехали на вокзал и купили билеты до Ленинграда с пересадкой в Москве. Там, пока мы любовались красотами московской вокзальной площади, которая показалась нам великолепной, у моего спутника украли чемодан со всеми вещами и деньгами. И пришлось мне принимать его на свой кошт.
Исаакиевская площадь в Ленинграде с огромным собором еще больше поразила меня. До этого в Саратове я видел лишь невысокие дома и небольшие церкви. Мысль о том, что теперь я буду проходить тут каждый день, наполнила меня ликованием: ведь рядом в роскошном здании находился Всесоюзный институт растениеводства – цель нашей поездки. И действительно, на этой площади я бывал потом множество раз, можно сказать, что здесь состоялась моя судьба – в ВИРе я вскоре защитил кандидатскую диссертацию по пшеницам, и на другой стороне площади, в “Астории”, мы вместе с великим Николаем
Ивановичем Вавиловым отмечали успех. И когда мы, разгоряченные, вышли из ресторана в сквер проветриться, я стал доказывать Вавилову, что через три года выведу новый сорт. Он, смеясь, говорил мне, что так быстро сделать это никому еще не удавалось. Но мне удалось.
Правда, до этого еще произошло многое.
А тогда в ВИРе нас с Быковцем приняли не особенно радостно, сказав, что мы приехали без всякого вызова и наши шансы крайне малы. Кроме того, приемные экзамены в аспирантуру начинались лишь через месяц.
Но, видя наше искреннее огорчение, над нами сжалились и дали направление в общежитие, которое находилось в Саперном переулке. И мы поселились в доме, с которым у меня теперь тоже связано много воспоминаний. Так после тихой моей Березовки и сонного Чимкента я оказался в самом красивом месте одного из лучших городов мира – уже ради одного этого имело смысл стараться и рисковать.
Но ликование было недолгим – я уже тогда понял, что жизнь никогда не щадит тебя и шлет испытания самых разных твоих качеств. Вскоре кончились деньги. Кроме того, в ВИРе сообщили нам, что прибыло уже достаточно кандидатов в аспирантуру с самыми солидными рекомендациями, а поскольку мы не имеем даже официальных направлений, наши шансы практически равны нулю. Казалось, надеяться было уже не на что. Возвращаться в Чимкент не имело смысла – там мог нас ждать только арест. Быковец предложил поехать в Саратов, где все было знакомое и родное. Кроме того, многие наши соученики там работали и могли нам помочь.
Мы уже купили билеты на поезд. Но почему-то в день отъезда я предложил съездить в Петергоф, посмотреть знаменитые фонтаны, и, несмотря на возражения Быковца, мы поехали. Была уйма народа, настоящее столпотворение. Кстати, произошла и интересная встреча – в толпе у Самсона, раздирающего пасть льву, я вдруг увидел Колю
Антипенко. Только я раскрыл рот, как он мгновенно исчез. Момент этот очень характерен для того времени. Коля учился с нами в институте, и вдруг пришли сведения, что отец его раскулачен и сослан. И в тот же день Коля исчез. И вот – появился в толпе в Петергофе и испугался, увидев нас. А мы с Быковцем подробнейше осмотрели все фонтаны и в результате опоздали на поезд. Я, с рюкзаком на спине, догнал последний вагон и схватился за поручень, но оглянулся на отставшего друга. Он стоял, тяжело дыша. И махал мне ладонью – мол, уезжай, я приеду следом… Но я почему-то разжал руки и отпустил поручень.
Теперь я понимаю, что это оказалось самое главное действие в моей жизни. Мы пошли в кассу, где я вдруг сказал Быковцу, что остаюсь. Он стал убеждать меня, но в результате я вдруг пришел в ярость, рявкнул на него и ушел в общежитие. Невоспитанность и после часто подводила меня. Жена моя Алевтина говорила мне, что как я был деревенский вахлак, так и остался. Но зато я всегда знал, чего хочу. Разжав руки и отпустив поручень вагона, в котором менее решительный человек так бы и уехал, я получил то, что хотел. Когда, проводив Быковца в
Саратов к его невесте, я вернулся в общежитие, в почтовом ящике меня ждал денежный перевод. Мой друг Захарченко, которому я написал, ни на что не надеясь, продал-таки мою мебель и прислал деньги! И вслед за мелкими удачами пошли крупные. Вавилов, как настоящий ученый, верил не чужим бумажкам, а своим глазам – и после пятиминутного разговора со мной приказал зачислить меня в аспирантуру.
Долгий, многоступенчатый грохот! Звонкое дребезжание сдвигаемого стула, потом тугой скрип подвинутого стола. Отец, падая, рушит все!
Давно уже доносились оттуда подозрительные шорохи… Да что в них подозрительного, было ясно – батя встает. Но я предпочитал ничего не слышать. Три часа ночи – я вполне мог бы и спать. И как всегда: не хочешь слышать шорох – услышишь грохот!
Тоже уже скрючась по-стариковски, я встал и пошел. На веранде нигде его не видать… Выпал в открытый космос? Я распахнул дверь на крыльцо… Но стон послышался сзади. Отец оказался в узком пространстве между чуть сдвинутым столом и стеной. Теперь и я застонал. Как оттуда его изымать, и главное – что нас ждет впереди?
Сон и покой отменяются?
– Фортку хотел открыть… душно! – просипел он оттуда.
– Да? А там тебе – не душно? – поинтересовался я.
Видимо, как это ни жестоко, надо воспользоваться ситуацией и провести воспитательную работу – в более комфортных условиях он плюет на мои слова!
Ни звука в ответ. Не признает своего поражения, а также моего права указывать ему… Ну, тогда полежи! Я вышел на крыльцо. Вдохнул душистую ночь, сладостно потянулся. Вернулся.
– Отец! Но ты понял уже, что тебе нельзя ходить одному?!
– Не понял, – глухо оттуда донеслось.
5
“Давно, усталый раб, замыслил я побег”. Жизнь наша более-менее устаканилась: скорее менее, чем более. Но чего ждать? В таком состоянии она может еще пребывать очень долго, но это не значит, что все вокруг должно замереть. Если и я заглохну и перестану работать, то какой будет толк, и как я смогу оказывать помощь отцу, и на что будем мы жить? Надо действовать, пока хоть мои ноги идут, “рубить дрова” на предстоящую долгую зиму… Так? Мои литераторские дела – последний наш источник существования… Надеюсь – он не иссяк?.. Так иссякнет, если я буду тут сидеть!
