Осталась позади идиллия, мы съезжаем с последнего холма, теперь до самого Питера будет все ровно…
И вот уже – как быстро замелькало все! – сталинское ретро
Московского проспекта, раздолбанная, но людная Сенная – и уже сверкают, выбивая слезы, плавный изгиб Мойки, поднебесный купол
Исаакия. На роскошную Большую Морскую. Вычурные фасады банков.
Шикарные витрины. А вот и арка моя, “черная дыра”!
– Стоп, – произношу я.
– Ну, хоп! – произносит Боб, мы лихо шлепаем ладошками, ладонь в ладонь (последняя моя лихость?). И я вылезаю. Дальше, родной мой, бегом.
В арке едко пахнет мочой – даже заслезились глаза. Привыкай к отчаянью. Железная дверь почему-то цела. А ты бы хотел, чтобы все рухнуло, как твоя жизнь? Не много ли хочешь? “Всему остальному” плевать, что там у тебя. “Все остальное” живо еще! Сам справляйся.
Железная дверь тут ни при чем! Моя дверь, кстати, тоже цела. Чуть выпала по краям штукатурка, а так… Отпер. Дверь со скрипом отъехала. Вдохнул. Запах – самая быстрая информация. Затхлость.
Сладкая вонь лекарств. Запах беды. Ты не ошибся – попал по адресу.
Заходи!.. А может, еще ничего страшного?.. Заткнись!
За поворотом коридора попался отец. Даже не попытался изобразить радость встречи. Лишь отступил быстро с дороги, аж распластавшись по стене, – мол, быстрее, быстрей! Уже даже так? А ты все еще не готов?
Кто-то должен тебе все устроить? Проходи в комнату! Прохожу…
Повел медленно дверь. Здесь запах погуще. Открыл. Нонна лежала, скрючившись на диванчике, страдальчески зажмурясь, почему-то накрытая пальто. Я осторожно приблизился. Наверное, она почуяла тень на лице и сморщилась еще отчаянней. Замучили ее? Вот ты и тут! И никуда больше отсюда не выйдешь: сама собой с протяжным скрипом закрылась дверь. “Нонна!” Я качнул ее за плечо. Она так легко – даже страшно – качнулась. Родные тонкие косточки. Тела не осталось совсем. Она разлепила один глаз, другой так и остался слипшимся.
– Венчик! – прохрипела она.
Попыталась привстать, но локоть сорвался и голова плюхнулась с размаху назад. Господи! Но почему, если болезнь, то и наволочка рваная! Несчастье не щадит ничего. Чтобы поцеловать ее – встал на колени. И – как ни странно – почувствовал покой и даже блаженство: я здесь! Сухая ее ладошка гладила меня по волосам… Счастье? Дунуло в форточку… отворилась дверь? Нонна быстро села, второпях даже стукнув меня лбом. Господи, как сухая кожа обтянула ее лицо! Один ее глаз нелепо выкатился, другой почти залип.
– Венечка! Спаси меня! – прошептала она испуганно.
Я обернулся. В двери, подбоченясь, стояла Настя и худой белокурый парень. Я почувствовал, как Нонна дрожит.
– Погодите! – с отчаянием произнес я.
– Здравствуй, отец! – произнесла Настя с обидой. Вот, мол, отцовская благодарность за двухнедельный ад! И грохнула дверью.
Теперь горе уже с двух сторон! Но – сперва сюда повернемся. Я все-таки усадил ее, придерживая за спину, другой рукой гладя по тоненьким сухим волосикам на прямой пробор.
– Все, все! – приговаривал. – Теперь все будет хорошо! Теперь я уже тут, и мы все сделаем как надо! – (Я почувствовал, что она дрогнула.) – Верней, все как ты захочешь! – поправил я. – Что ты сейчас хочешь сильней всего? – (Тут она, наоборот, оцепенела.) -
Давай! Ну скажи. И мы это сделаем. Ну? – уже шутливо-ласково встряхивал ее, пытаясь заглянуть в глаза. Долго тут ее мучили – надо как-то подбодрить, чтобы жизнь в ней хоть чуть-чуть пробудилась.
– Я хочу… погулять, – произнесла она тихо, последнее слово – чуть слышно. Боится? Не выпускали ее? И форточку не открывали? Две недели подряд?
– Конечно! Какие проблемы! – воскликнул я.
Я вернулся – и теперь нормальная, разумная жизнь здесь пойдет!
Законопатили ее тут – так и здоровый не выдержит. Сейчас мы с ней прогуляемся – и она оживет. От сознания все идет – а особенно в таком деле. Ведь – тьфу, тьфу, тьфу – все сейчас здоровое у нее.
Кроме сознания. А оно из слов состоит! Подменим слова, вернем любимые наши, веселые – и прежнюю жизнь вернем. Ведь “формально все нормально”, как шутили мы. Деньги привез. Накупим всего, а глядя на вкусные вещи, кто не будет рад? На самом деле все просто. Счастье – когда я тут – легко сделать.
Пойду скажу им, что мы уходим… но скоро придем. Ясно – и Насте тяжело. И с ней поговорю. Всех тут расколдую!
– Сейчас, – улыбнулся Нонне, бережно положил ее на подушку. Вышел.
Перед кухнею глубоко вдохнул: входим в атмосферу высокой плотности.
– Мы прогуляемся? – легкомысленно свесившись за порог (мол, даже входить для такой мелочи не стоит), произнес я.
Настя и гость глянули друг на друга, тяжко вздохнули. Мол, столько трудов, а теперь этот игрунчик все испортит – видимо, поездка в
Африку окончательно ослабила его мозг!
– Отец! – произнесла Настя трагическим басом. – Врубись наконец!
Пойми, что мать серьезно больна! Стас как специалист находит ее состояние очень тяжелым. Настаивает на немедленной госпитализации.
– А может… я как-то попробую… тут?
– Что – тут? – заговорил Стас. – У нее острейший алкогольный психоз.
Весьма опасный. В том числе – и для окружающих! Настя говорит – она слышала голоса? Вы поймите – этот голос… ей все, что угодно, может приказать, вплоть… – Он поглядел в угол, где у нас висели кухонные ножи. Настя, кивнув, собрала их в свою торбу.
– Ну говори, отец! Она слышит голоса?
Да не только голоса она слышит… А кое-что еще видит! Сказать? И этим ее погубить? Диагноз – и за решетку?
– Голоса? – произнес я удивленно.
– Прекрати, отец! – Настя жахнула по столу, заходила по комнате. -
Ты бы тут посидел!
Я тут уже… поседел! В том числе – и благодаря Насте! Так что!.. Но надо же Нонне сделать хоть какое- то облегчение!.. Тем более что скоро, видно, ее придется упечь. Но счастливой, хотя бы на час, надо сделать ее? А то – отчаяние и отчаяние подряд! Кто это выдержит?
– Но от часовой прогулки на свежем воздухе, надеюсь, не будет беды?
– Но учтите – малейшая доза алкоголя ее убьет! Мы закачали в нее довольно серьезные лекарства…
– Я вижу!
– Пошли, Стас! – Настя нервно направилась к выходу.
– …Спасибо тебе! – произнес я.
– Пожалуйста, – холодно проговорила она. – Список лекарств – на столе!
В комнате дочь стала сворачивать свои вещи – и слезы блеснули у нее.
Я открыл рот, чтобы сказать ей… но тут Нонна громко застонала в спальне. Все – уже не до разговоров, надо идти.
– Ну… расскажи мне… что тут делать, – попросил Настю.
Вздохнула.
– …Через час у нее лекарства. Вот лежат. Следи, чтобы проглотила, а то она любит прятать их. – Ну… – Мы глядели друг на друга. Тут в дверях засветился лысый кумпол отца. Как всегда, вовремя! Тяжелая ситуация еще тяжелей, когда смотрят на нее – вот так, с прищуром.
Всю жизнь он злаки изучал – теперь изучает нас.
– Кстати, – прохрипел он. – Я за лекарства ей заплатил. Пять тыщ.
– Тебе прям сейчас надо? – обернулся я.
