сладострастно заговорил Битте.
Потом – я слегка отвлекся от них – Оча появился над гаражом, в домике Джульетты, украденном Битте при работе его в оперном театре… (Пусть Ромео и вытряхивает Очу оттуда!) Битте, открыв мотор, чему-то дико поразился:
– Ну и херня!
Оча на балкончике вздрогнул, потом достал из кармана телефончик и стал тыкать могучим пальцем. Телефон в его руках – это опасно.
Потом я ушел к себе, погрузился в маразм творчества и, когда часа через два вышел размяться, увидел следующую картину: мотор
“ниссана” был разобран на составляющие и аккуратно разложен на тряпочках по всему двору. Битте, довольный, вытирал руки ветошью и, видимо, собирался пойти прогуляться. Молодец – здорово мне помог!
За оградой стоял Левин и, прищурив один глаз, что-то соображая, смотрел на Битте, неожиданно вдруг рассекретившего свои “золотые руки”.
Битте неторопливо двинулся к калитке.
– Эй! Куда пошел? – рявкнул Оча с балкона.
Битте с некоторым удивлением, с трудом вспоминая, глядел туда.
– А-а… это ты. Ты очень-то не увлекайся мной – разочаруешься!
После чего Битте удалился вверх по проулку. Оча слетел с балкончика. Кузя неожиданно оказался на стреме.
– Совесть у тебя есть? – укорил он проходившего мимо Битте.
– Полный бак совести! – отрезал тот и зашагал по шоссе.
Я тоже решил прогуляться, вышел на озеро, глянул вверх…
А Мефодий-то разгулялся!
СОСКОЛЬЗНУВШАЯ МАНТИЯ
Я возвращался, обогнув озеро и даже слегка успокоившись… Вот так! Ни черта мне не дали… кроме порток. Да и те, если честно, я сам купил – в секонд-хэнде взял, с раскладушки “Одежда на вес”.
Полкило штанов.
И ждать больше нечего.
О! Тут я остановился. На том же злосчастном мосту через ручей
(по-английски – “крик”) стоял теперь красный “пежо”, и пассажирка, выглянув из него, расспрашивала все ту же почтальонку.
Пошел гость!
Надо упредить. Запыхавшись, я притрюхал домой, вбежал на террасу, зорко взглянул на жену.
Она сидела откинув голову, открыв глаза и приоткрыв рот. Я осторожно взял ее за руку, господи, одна кость!
– Да-да… я слышу, – выплывая откуда-то, пробормотала она.
Лучше бы она сейчас не слушала, немножко бы поспала!
На цыпочках – что было, как теперь понимаю, глупо и полностью выдавало меня – я вышел с террасы, пошел к калитке.
События уже обрушивались на меня, как дома при землетрясении. К калитке, радостно хромая, двигалась бабка Марьяна, Саввина теща, поселковая горевестница – все худшие вести приносит всегда она, причем задыхаясь от страсти, забывая про хромоту.
– Тебя там баба кличеть! – радостно и громко воскликнула она.
Ну зачем же орать? Я испуганно оглянулся на марлю, закрывающую вход на террасу мухам… и лишним звукам, я надеюсь.
Пошел.
Втахова, вылезающая из “пежо”, была прелестна. Как сказал английский поэт, “словно роза в утро битвы”. Это сравнение легко было проверить: розы – от бордовой до чайной, желтой – как раз торчали из всех палисадников. “Линкор” – заглохший “КРАЗ” – нас надежно закрывал: она остановила авто у развилки. Козлятушки, как кусочки ваты, почему-то сгрудились у ее ног, жалобно мекая.
“Ваша мать пришла, молока принесла”?
Мы смотрели друг на друга.
– Ну что? – усмехнулась она. -…Войти, конечно, нельзя?
– Н-нэт! – страстно прошептал я и испуганно оглянулся… хотя, конечно, лучше бы войти: такие вот перешептывания в пределах слышимости – наихудший вариант. Но наихудший всегда и выбираем… лучше для романиста.
– Нельзя. Так я и предполагала. Работник невидимого фронта.
– “Союз меча и орала”! – не подумавши, брякнул я.
И тут же нам обоим в головы – спелись все-таки – явился неприличный смысл этого образа. Втахова густо зарделась, хотя и без того у нее румянец довольно темный, и я вдруг тоже почувствовал в щеках жар.
– Где меч-то? Не вижу! – взяв себя в руки, нагло проговорила она. -…Но я не об этом… думала сегодня всю ночь. Я видела, как ты лез.
– …Куда?
– …В окно батиной квартиры.
– И что?
– И то! Я думаю, что ты среди нас… единственный… кто разбирается с дружбой народов всерьез. И за все отвечаешь, по полной программе!
– …Ну?
– Гну. И я считаю, что “Чернильного ангела”, – (он как раз раздулся на простыне), – достоин именно ты… а не этот… – Она кивнула на картинно застывшего на террасе Кузю. Я испуганно глянул на Кузю (обидели друга!), потом снова на Фатьму.
– …Шутишь?
Вон там, за оградой, стоит действительно серьезный мыслитель…
А я что?
– Ради шутки, даже самой блистательной, я бы не тащилась так далеко, – процедила она. Передо мной снова была серьезная дама, крупная международная функционерка. – Жди! – отрывисто закончила она, хлопнула дверцей и, оставляя за машиной вихрь тополиных пушинок, уехала.
А как же Пуп?! Маленько ошибся Кузя?
Неужто? – я глядел ей вслед. Неужто все мои муки позади и премия, по-пауэлловски увесистая, оттянет мой карман?.. Не зря я, выходит, над бездной висел? Накупим теперь лекарствий, витаминов – и все будет хорошо! Я глянул на нашу дверную марлю, которая все это время странно шевелилась. Ничего, теперь предадимся роскоши – и все будет хорошо!
Вон и Кузя стоит – тоже радуется, наверное.
Странно – отворачивается…
Я открыл свою калитку. Навстречу шел Оча в ослепительно белом костюме… Мой герой! “Здравствуй, милый!” – обласкал его на ходу. А что ж не обласкать – за такие-то деньги!
И наконец я приподнял марлю…
Жена лежала откинувшись, блестя испариной на лбу. Глаза ее были закрыты, и она была, кажется, далеко. Может, это сейчас и к лучшему? Воровато, на цыпочках, я стал уходить с террасы, но именно этот вороватый скрип – все равно же слышный! – подействовал на нее хуже всего. Она вдруг подняла тонкую высохшую ладошку, что значило, видимо: погоди! Я встал.
“Сейчас!” – пошевелились беззвучно синие губы. Откуда-то издалека стали выплывать, возвращаться черты лица. “Садись!” – сказала она так же беззвучно, тронув ладошкой диван. И вот она открыла очи – в
